— Я к вам по важному делу с горячей просьбой. Вы близко знаете людей, которые сожгли Толкучий рынок. Прошу вас, удержите их от повторения того, что сделано ими».
Что же предшествовало этому разговору, что послужило ему причиной? О трагических событиях мая 1862 года подробно рассказано в главе «Дело о поджигателях» настоящей книги. Тогда в Петербурге с весны установилась сухая и жаркая погода, что способствовало возникновению пожаров. Пик особо крупных пожаров пришелся на конец мая. Главное событие месяца, буквально ошеломившее всю столицу, произошло 28-го числа, когда загорелся Толкучий рынок, пожар получил большое развитие, угрожая всей центральной части города. Пожарные, измученные многодневной борьбой с пожарами, уже не могли противостоять огню. К счастью, около полуночи ветер неожиданно утих, развитие пожара само собой пошло на убыль, пламя потеряло прежнюю разрушительную силу. А ближе к утру погода резко изменилась — спала многодневная жара, заметно похолодало, а затем пошел дождь...
Не успел еще рассеяться дым пожарища, а молва уже разнесла по городу весть о поджигателях рынка, к которым огульно отнесли всю учащуюся молодежь, революционеров и поляков, хотя ни одного поджигателя задержано не было. Правительственным кругам, полиции было на руку использовать майские пожары для гонения всех, кто выступал за коренные преобразования в обществе, последовали аресты политического характера.
Майские пожары 1862 года и охватившие петербургское общество поветрие насчет мнимых поджигателей не могло не вызвать беспокойства Федора Михайловича Достоевского, жившего в ту жаркую весну в столице. К этому прибавилась история с обнаруженной в ручке замка квартиры писателя погромной прокламацией, в которой содержался призыв «взяться за топоры». Тогда-то расстроенный Достоевский и решает пойти к Н. Г. Чернышевскому и уговорить его выступить с осуждением поджигателей и авторов зловредной прокламации.
Эта необычайная просьба, несомненно, поставила Николая Гавриловича в затруднительное положение, так как он никакого отношения к мнимым поджигателям не имел. В то же время от него не укрылось, что Достоевский находится в состоянии сильного нервного возбуждения, и любой отрицательный ответ на его просьбу мог повлиять на здоровье писателя. Поэтому Чернышевский сказал: «Хорошо, Федор Михайлович, я исполню ваше желание». Достоевский схватил руку Чернышевского и, насколько доставало у него сил, восторженно выразил ему благодарность за то, что он избавляет Петербург от судьбы быть сожженным дотла. Затем беседа между ними вошла в спокойное русло издательских и творческих интересов. Через некоторое время, обменявшись взаимными любезностями, Достоевский и Чернышевский распрощались.
...Спустя почти два года после этого Достоевский уезжает за границу, где работает над романом «Бесы». Действие его происходит в губернском городе, где свила гнездо некая революционная заговорщицкая организация, члены которой не гнушаются убийствами, шантажом, обманом и поджогами.
Сцены романа, рисующие поджоги и губительный пожар в Заречье, несомненно, навеяны писателю петербургскими событиями мая 1862 года. «В губернии все лето свирепствовали по городам и селам пожары, а в народе все сильнее и сильнее укреплялся глупый ропот о поджогах. Грабительство возросло вдвое против прежних размеров».
С большой художественной силой в романе «Бесы» передан кошмар ночного пожара в Заречье: пылающие дома, клубы едкого дыма, ураганный ветер, паника спасающихся от огня погорельцев, беспомощность властей перед огненной стихией. Финал пожара в Заречье также напоминает бедствие на Толкучем рынке: «Наступил наконец угрюмый мрачный рассвет. Пожар уменьшился, после ветра наступила тишина, а потом пошел медленный дождь, как сквозь сито.»
Достоевский в «Бесах» впервые в русской литературе дает глубокую «философскую» сущность ночного пожара, а точнее характер воздействия открытого огня на психику человека: «Большой огонь по ночам всегда производит впечатление раздражающее и веселящее; на этом основаны фейерверки, но там огни располагаются по изящным правильным очертаниям и, при полной своей безопасности, производят впечатление игровое и легкое, как после бокала шампанского. Другое дело настоящий пожар: тут ужас и все же как бы некоторое чувство личной опасности, при известном веселящем впечатлении ночного огня, производят в зрителе некоторое сотрясение мозга и как бы вызов к его собственным разрушительным инстинктам...»
Еще раз писатель возвращается к «пожарной» теме в небольшой заметке «Пожар в селе Измайлове», опубликованной петербургским журналом «Гражданин» в 1873 году. В начале ее Достоевский приводит цитату из «Московских ведомостей», где впервые было сообщено о несчастье: «...недостаток воды ощущался громадный... у крестьян по их нерадению и беспечности и, главное, пьянству, пет не только пожарной трубы, багра, но и самого необходимого в их домашнем быту — лома, топора и ведра, так что женщины заливали огонь подойниками. Все это пропито и заложено в трактирах и кабаках». «И это в подмосковном известном селе!» — восклицает Федор Михайлович. И далее размышляет о том, что рост кабаков и пьянство, несомненно, способствуют увеличению пожаров в деревнях. Ну и какой осторожности ждать от пьяного человека? По праздникам же пьяны все подряд. И если тогда что-нибудь не загорится-это просто случайность. А все происходит оттого, что людям просто нечем заняться. Стало быть, пора подумать, чем можем развлечь крестьян в праздники,— таков вывод, сделанный Достоевским из заметки о пожаре в подмосковном селе Измайлове.
Пожары немало досаждали писателю в Старой Руссе, где он поселился с семьей вдали от суетной петербургской жизни. Пожары в этом городе случались и зимой и летом, нередко выгорали целые улицы. Федор Михайлович очень тревожился, если начинался пожар и в ночи раздавался звон соборной колокольни. Он первый просыпался, будил близких, сам шел посмотреть, где и что горит.
Супруга писателя Анна Григорьевна в своих «Воспоминаниях» (А. Г. Достоевская. Воспоминания.-М., 1987, 299, 300 с.) приводит такой эпизод: «Помню, как весной 1875 года мы переезжали с зимней нашей квартиры в доме Леонтьева на дачу Гриббе, сторож нашего дома, прощаясь, сказал:
— Пуще всего мне жаль, что уезжает барин Федор Михайлович.
— Почему так?— спросила я, зная, что муж не имел с ним сношений.
— Да как же, барыня: чуть где ночью пожар и зазвонят в соборе, барин уже тут как тут: стучится в сторожку: вставай, дескать, где-то пожар! Так про меня пристав говорит: во всем городе нет никого исправнее сторожа генерала Леонтьева,— чуть зазвонят, а он уже у ворот. А теперь как я буду? Как мне барина не жалеть.
Придя домой, я передала мужу похвалу нашего сторожа. Он рассмеялся и сказал:
— Ну, вот видишь, у меня, оказывается, есть достоинства, о которых и сам я не подозревал.