Он, этот колокол, пробил 26 апреля 1986 года, когда с чернобыльской АЭС в Москву поступил обжигающий душу сигнал: "1, 2, 3, 4", означающий, что на атомной станции возникли ситуации ядерной, радиационной, пожарной и взрывной опасности.
Он, этот колокол, пробил 26 апреля 1986 года, когда с чернобыльской АЭС в Москву поступил обжигающий душу сигнал: "1, 2, 3, 4", означающий, что на атомной станции возникли ситуации ядерной, радиационной, пожарной и взрывной опасности.
Он, этот колокол, набатным гулом ворвался в людскую жизнь, помыслы, затмил все остальное и непреходяще гудит в наших сердцах до сих пор.
Чернобыль — наша страшная боль, незаживающая рана на вселенском теле человечества. Чернобыль поверг мир в бездну небывалых размеров катастрофу, из которой окончательного выхода, как из беспросветного тоннеля, пока нет.
На пятом году катастрофы (1991 год) еду в Чернобыль, чтобы на фоне всенародной беды высветить немеркнущий подвиг пожарных, первыми вступивших в смертельную схватку с разбушевавшейся атомной стихией и ценой жизней своих и здоровья не давших огню распространиться и перекинуться на другие блоки станции, чем предотвративших возможную еще большую катастрофу, которую и при самой богатой фантазии трудно вообразить. Еду, чтобы наряду со всеми чернобыльцами обозначить роль и место пожарных Подмосковья, наших товарищей по работе, с которыми мы каждодневно встречаемся, но мало что знаем, как много они сделали для спасения вселенной, во имя того, чтобы рождались и росли дети, чтобы и дальше продолжалась жизнь на Земле.
Обстановка сложилась так, что на ликвидацию последствий катастрофы на АЭС по зову набата призовут десятки, сотни тысяч людей, но пожарные и тогда будут первыми.
Мир еще пребывал в счастливом неведении. Взрослые смотрели безмятежные сны, дети сладко посапывали в своих кроватках, а в диспетчерский журнал военизированной пожарной части 2 по охране ЧАЭС уже ложились потрясающие душу строки: "26 апреля в 1 час 28 минут поступило сообщение о взрыве на четвертом блоке".
С этого момента пошел точный отсчет беспримерного подвига пожарных.
Тотчас из ВПЧ-2 на четвертый блок выехали три хода — две автоцистерны и автонасос."1.29. Сообщил о случившемся в пожарную часть города Припяти. Передал в Чернобыльскую пожарную часть о третьем номере вызова". (ВПЧ-2 расположена от четвертого блока в непосредственной близости, город эксплуатационников Припять — в 3, город Чернобыль — в 17 км от атомной станции. Примечание автора).
“1.30. Прибыли к месту вызова. По внешним признакам виден огонь... Есть разрушения. Лейтенант Правик".
Снова записи диспетчера:
“1.31. Позвонил в Иванков. Сообщил в Киев о пожаре на четвертом энергоблоке и о третьем номере вызова”.
“1.32. Позвонил майору Телятникову..."
Начальник ВПЧ-2 майор Телятников приказал вызвать по тревоге весь личный состав пожарной части, свободный от дежурства. Сам немедленно на посланной за ним оперативной машине выехал на место катастрофы, чтобы лично возглавить пожаротушение.
Очередная запись в журнале: "1.35. К четвертому блоку прибыл из Припяти дежурный караул СВПЧ-6 под руководством лейтенанта Кибенка".
Взору пожарных представилась ужасающая картина: сильно разрушенное аппаратное отделение четвертого энергоблока. Огромная площадь покрытия над машинным залом и вспомогательным корпусом стремительно занималась огнем. Покрытие горело с треском и удушливым дымом. Кипящий битум прожигал сапоги, летел брызгами на одежду. Очаги огня бушевали на различных отметках высоты — от 12,5 до 71,5 м.
Начальник караула лейтенант Правик, первым прибывший на место катастрофы, правильно выбрал решающее направление для своих действий. Он со своими подчиненными и пожарными из караула лейтенанта Кибенка вместе преградили путь быстро распространяющемуся валу огня.
Начальник ВПЧ-2, примчавшийся на станцию по тревоге, приняв на себя руководство пожаротушением, отлично представлял, что пожарные выбиваются из последних сил, борются с огненным смерчем в смертоносных лучах радиации. Правик, Кибенок и другие пожарные работают в
адовых условиях один час 20 минут. Он отчетливо понимал, что некоторые из них уже обречены, возможно, и сам он, потому приказал отдельных, вконец потерявших силы, эвакуировать из зоны огня. Он, Телятников, пользуясь своим правом, мог принять такое решение и в отношении остальных, но майор знал, что, поступи так, огонь распространится дальше, а там — третий, второй и первый энергоблоки.
И пожарные, бесконечное им спасибо, сделали все возможное, что могли, и даже больше, чем могли, — предотвратили дальнейшее развитие беды.
За мужество, героизм и самоотверженные действия, проявленные при ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС, лейтенанты внутренней службы Владимир Правик и Виктор Кибенок отмечены званиями Героев Советского Союза — посмертно. Их прах покоится на Митинском кладбище в Москве, где захоронены и другие первогерои Чернобыля и сооружен мемориал в память о них.
Золотой Звезды удостоен и начальник ВПЧ-2 Леонид Телятников, ставший позднее генерал-майором. Высокими наградами отмечены и другие пожарные из ВПЧ-2 и СВПЧ-6.
В числе самых первых был и старшина В.Биркун, который в последующем — после чернобыльской эпопеи — навсегда связал себя с Подмосковьем, продолжив огненную службу в пожарной части 82 по охране города Лобни Мытищинского района. А в то памятное время Виктор Семенович был командиром отделения (он же водитель передвижной насосной станции — 110), один из тех, кого диспетчер, выполняя приказ начальника части, вызвал по тревоге. О нем, Викторе Семеновиче Биркуне, ставшем в Подмосковье старшим прапорщиком, его героических действиях в экстремальной ситуации, высокой дозе облучения, полученной при тушении пожара на ЧАЭС, и о том, что в связи с этим он пережил, в книге отдельный очерк.
Примечательно, что в числе первых пожарных, вступивших в смертельную схватку с атомной стихией, был и начальник Управления государственной противопожарной службы ГУВД Московской области генерал-майор внутренней службы В.Ф.Рубцов. Тогда Вячеслав Федорович —полковник — был заместителем начальника Главного управления пожарной охраны МВД СССР. Он вылетел в Чернобыль первым самолетом вместе с заместителем министра внутренних дел генералом В.И.Друговым, едва в Москву поступил тот самый тревожный сигнал о взрыве и пожаре на ЧАЭС. В.Рубцов руководил сводными силами пожарных подразделений в самые напряженные и драматические первые восемь суток. О нем, генерале В.Рубцове, его заслугах в ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы также публикуется отдельный очерк.
Кроме генерала В.Рубцова и старшины В.Биркуна, в числе первых была еще группа других пожарных из Подмосковья, направленных на ЧАЭС 8 мая 1986 года. Назову их поименно: капитан внутренней службы Н.Бочарников, заместитель начальника СВПЧ (позже станет майором, старшим помощником РПТ ДСПТ), старшина внутренней службы Г.Ясков, водитель; младший сержант внутренней службы М.Тарасов, водитель (все трое из СВПЧ- 33 г.Шатуры); старшина внутренней службы И.Хромов, водитель ВПЧ-17 (г.Сергиев Посад); капитан внутренней службы (теперь подполковник) С.Ильичев, заместитель начальника регионального спасательного отряда г.Реутово; майор внутренней службы Л.Дьячук, старший инженер ВПЧ-31 г.Каширы; капитан внутренней службы С.Сидько, начальник ВПЧ-11 г.Химки; старшина внутренней службы В.Ивкин, водитель СВПЧ-1 (г.Химки).
Со всеми из них я виделся на встречах в УГПС, о некоторых опубликовал материалы в средствах массовой информации.
Но память человеческая не вечна. Она как гостиница, заполненная жильцами. С течением времени они, жильцы, обновляются, чтобы освободить место другим. Так и знания. С годами, к сожалению, утрачиваются фамилии, факты. И то, что в нашем сознании свежо сейчас, со временем забывается или интерпретируется на цвет и вкус тех, кто о том вспоминает, выдавая одних за героев первой величины, других незаслуженно оставляя в тени и забвении. Попытки выпятить себя и заслуги своих подразделений в общем-то не новы. Вспомните историю Великой Отечественной войны. Случалось, освободит или займет город одно соединение, а лавры пожинает другое,
подошедшее позднее, командир которого проявил больше прыткости по части доклада наверх.
Особенно заметно это проявилось в мемуарной литературе о войне. Некоторые военачальники писали воспоминания по принципу, кто смел, тот и преуспел, поддаваясь конъюктуре, в угоду тому, кто правил страной. Так лицемеры и писали историю войны, зная, кто приятен слуху сиятельных лиц, в частности, Н.Хрущева, на период правления которого относился первоначальный всплеск мемуарной литературы, а кто нет. С них, этих не всегда добросовестных авторов, и загуляла несправедливость, закочевала из источника в источник. Попробуй потом исправь, опровергни неточность. Это по крупным фактам, свидетелями которых были тысячи людей.
То же касается и отдельных эпизодов по Чернобылю. Мертвые сраму не имут. Сложившие головы в изначальные дни трагедии или ушедшие из жизни позже из-за облучения, уже не замолвят и слова за себя, не восстановят истину. В такой ситуации забыть подлинных героев легко и подтасовать, подстроить факты "под ранжир" проще пареной репы.
Так было и с отдельными пожарными из Подмосковья. Некоторые из них на Чернобыльскую станцию рвались как в рай. Отбирали же наиболее стойких, надежных профессионалов, способных принести пользу в чрезвычайно трудной ситуации. Некоторые, получив отказ, обращались к старшим начальникам с просьбой посодействовать. Это был порыв, как в годы Великой Отечественной войны добровольцев попасть на фронт защищать Родину.
Мне этот порыв пожарных понятен через себя. Будучи журналистом и много лет проработав в МВД, я с первых дней катастрофы горел желанием поехать на ЧАЭС, чтобы оттуда, с места событий на страницах печати освещать происходящее. С этой целью >учился письмом заместителя главного редактора газеты Известия", по совместительству бывшего главным редактором "Недели" Ю.Грибова. Но допуск журналистов в зону ЧАЭС был настолько ограничен, что и удостоверение, выданное влиятельной газетой, не помогло. Для всех в подобных случаях требовалось еще и персональное разрешение МВД СССР, кото-рое оформлялось в индивидуальном порядке через пресс-
центр. Там же под благовидным предлогом просьбу положили "в долгий ящик".
Спустя время, неожиданно помог генерал В.Рубцов. Он напрямую позвонил начальнику У ПО МВД Украины генералу Ф.Десятникову, также чернобыльцу, с которым опасная работа сроднила его, и попросил принять меня, а также устроить въезд в зону ЧАЭС.
Так я оказался в Киеве в кабинете начальника управления пожарной охраны.
Из-за рабочего стола навстречу поднялся главный пожарный Украины — высок ростом, грузный, но в меру, с открытым лицом и пристальным изучающим взглядом проницательных глаз. Вышел навстречу. Я представился. Он назвал себя, по-домашнему просто: Десятников, Филипп Николаевич. По-мужски крепко пожал руку.
Откровенно, я до последнего момента мало надеялся на встречу с ним, поскольку еще в Москве Вячеслав Федорович предупредил, что Филипп Николаевич собирается в Одессу. Потому по приезде в Киев я сразу позвонил ему — авось, застану и искренне возрадовался, услышав его голос в телефонной трубке. На просьбу принять генерал откликнулся без обиняков: жду.
Как оказалось, днями раньше моего приезда управление пожарной охраны было преобразовано в главное и Десятников — забирай выше — стал начальником главка. Но это не убавило в нем простоты и душевности. Порой думалось: такой суровой профессии человек, всю жизнь с огнем и не огрубел, не поддался черствости, начисто лишен административного зуда. Повторяю, хоть и собирался в Одессу, и каждая минута была на счету, принял, чтобы лично прояснить прошлую и нынешнюю ситуацию на ЧАЭС, ответить на вопросы. Ни видом, ни жестом, ни мускулом не выдал, что спешит, подробно объяснял непонятное. Более, по своей инициативе расширял круг разговора, если видел в том необходимость, высвечивая все новые подробности, эпизоды немеркнущего подвига пожарных и сам, того не замечая, открывался с блистательных сторон своего человеческого и профессионального таланта.
Слушая его, я отмечал про себя: был прав генерал Рубцов, не понаслышке знающий Филиппа Николаевича, советуя непременно встретиться с ним, как с человеком, лучше других представляющим происшедшее на ЧАЭС, и ко всему наиболее объективным — без прикрас и шапкозакидательства. По должности и непосредственному участию в событиях, утверждал генерал, Филипп Николаевич — живая частица Чернобыля, пропустил его через себя, через свое видение.
Итак, на пятом году непрекращающейся трагедии еду в Чернобыль вместе с начальником ОВПО-4 подполковником В.Грушовным (его отряд охраняет от огня 30-кило¬метровую зону вокруг станции), старшим помощником руководителя пожаротушения ГУПО МВД Украины майором В.Матросовым. За рулем — сержант Д.Гнедыч. Генерал Ф.Десятников, как выяснилось, их специально снарядил со мной.
От Киева — дорога историческими местами. По правую руку — знаменитый Лютежский плацдарм. Отсюда в ноябре 1943 года началось форсирование Днепра, освобождение Киева и всей правобережной Украины.
Здесь, в Ново-Петровцах, находился наблюдательный пункт командующего фронтом генерала армии И.Ватутина. По левую — Пуща-водица — климатический курорт, знакомый нескольким поколениям сотрудников органов внутренних дел по расположенному там дому отдыха МВД УССР. Попасть сюда — настолько хороши места и климатические условия — почитали за счастье многие из нас. Курортная зона и сейчас тянется вдоль Днепра, но охотников провести здесь свой отпуск несчетно убавилось. Не столько из-за дороговизны путевок, хотя и они стали не по карману, сколько и больше из опасения хватить здесь лиха, связанного с радиацией.
Собираясь в Чернобыль, я предусмотрительно купил в книжном магазине на Крещатике карту-схему окрестностей Киева. И сейчас с удивлением отмечал, что берег Днепра по противоположную от Лютежа сторону, где мы и проезжали, в двух местах густо заштрихован предупреждающей черной сеткой — территория с плотностью радиоактивного загрязнения почвы цезием — 137 кюри на квадратный километр. Близ Киева! Дальше, впереди по нашему маршруту, отпугивающие обозначения на карте повторялись все чаще.
Движение транспорта, интенсивное по выезде из Киева, по мере удаления к Чернобылю на глазах убывало, шоссе становилось безлюднее. Сержант Гнедыч местами заметно прибавлял скорость. Тогда бетонка стремительно неслась под колеса. Матросов объяснил, что шофер делает это не из лихачества и любительства быстрой езды — из желания быстрее проскочить особо загрязненные радиацией места.
Где-то справа, на просторной, залитой солнцем поляне, окруженной с трех сторон лесом, взору открылись тесовые, выцветшие, заброшенные бараки. Можно подумать, что до катастрофы здесь был оздоровительный лагерь. Ан, нет. Жили "партизаны", объяснил подполковник Грушовный. Как выяснилось, "партизанами" в 1986 году называли запасников, которых на ликвидацию последствий катастрофы призвали через военкоматы. Один из "партизан" так и сказал: "Очень хитрая была придумана штучка". Насильно посылать людей в Чернобыль хлопотно и не очень демократично. Так решили на шесть месяцев призывать в армию.
А уж солдата и офицера о желании не спрашивают; им приказывают. "Партизаны" быстро соображали, что за такой срок предельную дозу облучения они получат обязательно, держать же облученного здесь долго не будут".
Ближе к 30-километровой зоне Чернобыльской АЭС все чаще виделись и до физического ощущались зримые и неизгладимые следы катастрофы. Покинутые в одночасье населенные пункты заросли бурьяном так, что над ними едва возвышаются крыши. А ведь здесь, как и во всех других местах, веками жили люди. Всех их выбила, как всадника из седла, внешне незаметная радиация.
— Подъезжаем, — подал голос долго молчавший водитель, — впереди 30-километровая зона.
Прямо — по обе стороны бетонки — показались неказистые построечки и шлагбаум между ними. Из постройки вышли два милиционера. Грушовный, предварительно взяв у меня документы, удостоверяющие принадлежность к органам внутренних дел, направился к ним за разрешением на въезд. Переговоры длились долго, но ни к чему не привели.
Тогда на помощь ушел и Матросов. О чем они говорили, не расслышал. Но было видно, как решительно жестикулируют милиционеры. Должно быть, возражают. Наконец, шлагбаум был поднят.
— С въездом посторонних в зону очень строго, — сказал, оправдываясь Грушовный, когда мы снова тронулись в путь. — Радиация!
— Как же люди здесь живут? Местное население?
— Жителей в 30-километровой зоне нет. Выселены. Все населенные пункты подлежат сносу и захоронению. Зона опоясана колючей проволокой. Охрану несет полк милиции. По огромному периметру — 5 контрольно-пропускных пунктов. Через один из них мы только что проехали. Между КПП круглые сутки действуют передвижные посты.
— Как это жителей нет?! — возразил Матросов. — А "самоселы"?
Открывалась еще одна любопытная страница Чернобыля. Оказалось, отдельные жители из стариков, несмотря на все запреты, так и не подчинились требованиям покинуть опасную зону, продолжают жить в родных местах. Чем живут? Огородами. У кого корова, коза, куры. А за солью, сахаром, спичками ходят через известные им лазы в проволочном ограждении. Сперва "самоселов" отлавливали. Теперь — махнули рукой.
В благоприятных условиях безлюдья размножился животный мир. Здесь и раньше был заповедник, теперь от зверья отбоя нет: кабаны, лоси, волки... Появились даже рыси.
— Вчера ехали, как всегда, по этой дороге на большой скорости, откуда ни возьмись наперерез кабан. Увернуться не было никакой возможности. Сбили. По ночам шерсть на зверях светится.
Им что, неразумным существам, ограждение из проволоки. Не преграда. Разносят заразу по белу свету. А птица перелетная, утки, гуси, например? У Чернобыля ведь начинается белорусское Полесье: озера, болота. Традиционные пути миграции. Садятся тысячи птиц на отдых. Затем летят дальше. Ученые говорят, что донеслась радиация до Африки. Уже через неделю после катастрофы "эхо" докатилось и до Атлантики. За четыре тысячи километров от разрушенного реактора.
Как узнали? В то время там находилось советское научно-исследовательское судно с фильтровальными установками на борту. Они-то и зафиксировали 4 мая 1985 года "свежие" радиоактивные продукты — цезий, рутений, йод и другие.
Но вернемся к маршруту нашего следования. Останавливаемся в военизированном пожарном отряде, охраняющем 30-километровую зону Чернобыльской АЭС.
— Вы сами видели, — говорит Владимир Филимонович Грушовный, — как трудно проехать в 30-километровую зону. Дальше будет еще трудней: 10-километровая зона вокруг АЭС. На "чистой" машине ехать нельзя. Туда только на "грязной", что ходит в пределах станции. Пока вызывают эту машину, начальник отряда решает неотложные дела, накопившиеся за время его отсутствия. Затем вычерчивает мне структуру пожарной охраны в зоне и на самой станции.
Населения в городе — не густо. Наезжают вахтовики. Равно как и в поселок "Зеленый мыс". Строили поселок после катастрофы, надеялись на лучшее. Оказалось, место выбрали неудачно и сюда доползло радиоактивное загрязнение. Впрочем, как не совсем удачно выбрали место и для строительства нового города эксплуатационников Славутича. Хоть от АЭС и 40-50 километров, но рядом, оказалось, та же беда — загрязнение. Через дорогу от нового города — пожухший лес. Опоясали его колючей проволокой. Словом, куда ни кинь, везде клин — радиация. Так вот в г.Чернобыль и поселок Зеленый мыс наезжают, в основном, вахтовики, отбудут свое и — по домам.
Завершаем последние приготовления для поездки на станцию. "Грязная" машина наготове. Снимаю цивильную одежду, облачаюсь в специально выданный защитный костюм и еду с начальником ВПЧ-2 подполковником Олегом Дмитриевичем Казаковым в эпицентр трагедии. От Чернобыля до станции 16 — 17 километров. На шоссе - ни души. Зато масса зримых знаков катастрофы.
Слева — эстакада. На нее в дни ликвидации въезжали "чистые" самосвалы с грузами для подавления атомной стихии. Задирали кузова, и все, что привозили, моментально оказывалось в "грязных" грузовиках, останаливавшихся ниже, под эстакадой. Сотни автомашин сновали челноками — от эстакады к станции и обратно.
— Видите, — Олег Дмитриевич переключил внимание на ровную поляну. — Это вертолетная площадка. Здесь вертолеты загружались, летели на 4-й блок. Сбрасывали груз на реактор и снова возвращались под погрузку. И так день за днем.
—А вот пораженная радиацией техника, — указал рукой подполковник на огромную бесформенную груду металла. — Она не подлежит ни вывозу, ни дезактивации. Захоронение ее продолжается — под надежное бетонное укрытие.
О строгости требования говорит хотя бы такой эпизод. На место катастрофы один высокий чин приехал на черном правительственном лимузине. Уехал — без. Из зоны лимузин не выпустили.
Прямо по курсу увидели контрольно-пропускной пункт: "Въезд в 10-километровую зону". Машина на большой скорости проскочила мимо постовых.
Слева тянулся лес, точнее, то, что осталось от него — пожухлые, без игольника голые стволы сосен и елей. Даже деревья не выносят смертоносных лучей.
Справа по ходу — станция. Под голубым куполом неба — открытые взору белые корпуса. Длинное, в несколько сот метров здание, расположенное параллельно дороге, — машинный зал. Впритык к нему с противоположной стороны взметнувшиеся ввысь кубы блоков: первый, второй, третий. На месте четвертого — саркофаг.
Странные в эти минуты испытываешь чувства. Поражает нереальная тишина. Вдруг отмечаешь про себя: отсюда 26 апреля 1986 года и началась всенародная беда, боль от которой не утихает в людях до сих пор. Понять бы нам тогда, что взрыв на четвертом блоке не только расколол атомный реактор, он положил начало конца всей нашей командно-бюрократической системы, во всей наготе вскрыл ее порочную суть. Взрыв стал временной границей, по одну сторону которой осталась наша слепая вера в коммунистические идеалы, то, что все советское — лучшее, что все у нас делается во благо человека. По другую сторону этой границы ярко, словно при вспышке атомного взрыва, высветилась несостоятельность системы, полное забвение заботы о людях,
фальшивость ее лозунгов, аморальность тезиса "План любой ценой", разрыв между словом и делом. По несовершенным проектам, как позже скажут работники станции, строительство АЭС подхлестывали нереальными обязательствами, объявили ударной комсомольской стройкой, требовали рапортов о досрочном возведении объектов и т.д. и т.п.. О гигантомании говорит тот факт, что под боком у Киева возвели четыре блока-миллионника. Не остановились, замахнулись еще на два таких же, строительство которых почти завершилось. Шесть блоков атомной станции, по существу, у стен великого города, в центре благоухающей природы!
Понять бы нам тогда всю глубину происшедшего, признать глобальные просчеты, открыто повиниться перед народом, своевременно сделать выводы и принять исчерпывающие меры. Ан, нет! Скрыли истинную глубину и масштабность катастрофы, подогнали под понятие аварии. Искали "козлов отпущения" и нашли их в лице директора станции Брюханова и еще нескольких человек из числа эксплуатационников. Мол, халатность и случайность.
Но взрыв в Чернобыле в разряд случайных не отнесешь. Вспомните таблицу ядерных объектов, опубликованную в еженедельнике "Аргументы и факты" (N 36 за сентябрь 1991 года), — 21 атомная электростанция! Не считая строящихся.
Атомные хозяйства начали давать сбой давно. Еще в 50-х годах челябинская катастрофа, которую утаили от широкой огласки. А череда провалов на ЧАЭС: взрыв на 4-м блоке 26 апреля 1986 года, пожар на 3-м блоке 23 мая того же года. Совсем недавняя авария опять же здесь. Из несколькострочной газетной информации, напичканной завуалированным псевдонаучным языком и терминами, ничего не понять. Не из тех ли информация времен, когда умолчать нельзя, но и скрыть тоже.
... На станцию мы еще вернемся для более обстоятельного ознакомления, но сейчас путь лежит в Припять — многострадальный город, расположенный всего в трех километрах от 4-го блока.
Взору представилось многоэтажье современных жилых домов. Город на 50 тысяч жителей мертв.
Изгонять жителей — целые народы, как это было в период войны, — мы умеем. Но об эвакуации людей из Припяти, как рассказывают живые участники и свидетели событий, судили и рядили долго, упускали драгоценное время.
И лишь тогда, 27 апреля, когда радиационная обстановка стала чрезвычайно опасной, в Припять вошла колонна из 1100 автобусов — к каждому подъезду. Не хочу перечеркнуть все, что было сделано по предварительной организаторской работе в связи с предстоящей эвакуацией населения. Сделано много. И в этом опять сыграли большую роль милиция, другие службы органов внутренних дел.
Многие жители думали, что ненадолго, что вскоре они вернутся к родным очагам. Но специалисты знали, что произошло непоправимое, что город обречен. Картина, рассказывали очевидцы, не поддается описанию. В течение двух часов из Припяти вывезли 40 тысяч человек. Эвакуация проводилась не только автомобильным, но речным, железнодорожным транспортом.
Читаешь газетные публикации и служебные донесения того времени и диву даешься, как гладко в Припяти все происходило. Будто по сценарию плохого, трафаретного фильма: "Высокое мужество проявили...", "Завидую организованности..." и т.д. Словесная трескотня! Может, это была и правда. Но рядом была и другая правда. Вот одна из душераздирующих картин, схваченная глазами и пережитая одним из живых участников этих событий и очевидцем подполковником О.Д.Казаковым, в обществе которого, а также В.Е.Матросова проходила поездка. Олег Дмитриевич провел три дезактивации. Вот что он рассказал:
— Следом за эвакуацией населения в город ввели мощные самосвалы, подгоняли их под лоджии и балконы. И полетели в кузова с высоты всех этажей мебельные гарнитуры, холодильники, телевизоры — все, что накапливалось людьми в течение жизни. Все увозили в могильники, в захоронение. Солдаты, выполнявшие эту миссию, действовали безжалостно. Иначе нельзя. Сколько жить буду, этой картины не забыть.
— Было ли мародерство? Ведь в спешке было оставлено немало драгоценностей.
— Разве в суматохе за каждым уследишь? — вопросом на вопрос ответил Казаков. — Были и такие, что прикарманивали драгоценности, меняли на спиртное. Кто-то пустил слух, что водка изгоняет радиацию...
Въехав в Припять, я вспомнил о Биркуне. Виктор Семенович, обслуживая Чернобыльскую АЭС, жил в Припяти с женой и двумя дочками. Помню, с какой любовью рассказывал старшина о городе, о реке Припяти, о живописной, незабываемой здешней природе. Рассказывал при первой нашей встрече в Лобне, в СВПЧ-82.
В Припяти захотелось завернуть в СВПЧ-6, которая до апреля 1986 года охраняла от огня город. Подполковник Казаков на правах хозяина согласился выполнить просьбу. Здание части находится при въезде в город со стороны атомной станции. Ворота в депо — настежь. Хо¬дили по пустым, гулким помещениям, открывали незапертые двери кабинетов. Мне и здесь думалось, как жестоко распорядилась городом и зданием пожарной части неумолимая судьба. Эти стены видели и В.Н.Кибенка, и В.И.Тишуру, и В.П.Тытенка, и Н.В.Ващука, и В.И.Игнатенко, которых уже нет в живых и других героев-чернобыльцев. И сердце защемило от того, что ничего нельзя вернуть. Из депо, теперь уже бывшего, вышли на улицу, глянули на белоснежные дома-корабли и как же пронзительно почувствовалось на сравнениях: солнце и мертвый город, голубое без облачка небо и неизбывная тоска.
Снова занимаем места в машине. Едем к станции. Она вся на виду. С торцевой части, со стороны города — четвертый блок, точнее, саркофаг — во всю его гигантскую высоту масштабные очертания.
— Пронеси, господи, — произнес шофер, набирая предельную, небезопасную скорость.
Подполковник пояснил смысл сказанного водителем:
— Впереди мост. Самое, может, загрязненное радиацией место. По крайней мере, так считалось. Тогда ездили далеко в объезд: не испытывали судьбу. Да и сейчас еще некоторые товарищи не искушают себя соблазном воспользоваться короткой дорогой.
И вот он, злополучный 4-й энергоблок, —укрощенный, но до этого успевший наделать столько бед, не только в Чернобыле — во всем мире! Заключенный в могучие бетонные объятия. Дело специалистов разбираться, насколько они надежны. Я же поделюсь впечатлениями от услышанного и увиденного.
... Невозможно передать словами волнение, с каким переступил порог ВПЧ-2. Не только потому, что до 4-го блока, прогремевшего на всю вселенную, рукой подать. Вот он, "саркофаг", на виду, в нескольких десятках метров, довлеет над местностью своей кубической бетонной громадой. Не только потому, что ВПЧ стала легендарной, известной, ею командовал Герой Советского Союза Л.П.Телятников. Именно отсюда пожарные, поднятые по тревоге, ушли на свой немеркнущий подвиг. Исторические места, легендарные люди. Даже здание ВПЧ подверглось радиации. Чтобы очистить стены и потолок, пожарные до самой "наготы", до кирпичей, "раздели" его, сбили штукатурку. Затем укрыли надежными защитными материалами, установили систему постоянно действующей дезактивации и т.д. и т.п.
При входе в ВПЧ — стенд подвига личного состава части. На самом видном месте — крупно — выписка из Указа Президиума Верховного Совета СССР, фотографии героев, другие документы.
В день моего приезда в части дежурил караул лейтенанта А.Галагана. Посмотрел в книгу службы и вижу: красным фломастером бежит строка: "Начальник караула Герой Советского Союза В.П.Правик".
— Так изо дня в день, — объясняет Галаган. — Владимир Павлович навечно зачислен в списки части. Имя его каждый раз произносится на разводе.
А как нынешние пожарные?
— Достойные продолжатели славы старших товарищей, — гордится нынешний начальник части Казаков. — Галаган, например, работал сперва в качестве прикомандированного водителя, затем перевелся в часть-великомученицу на постоянную службу. Заочно окончил Черкасское пожарно-техническое училище. В позапрошлом году, заметьте, 26 апреля стал лейтенантом. Ночью разбуди, знает станцию, выезды. Получил квартиру в Славутиче. Женат. Один ребенок у него, шутят — "доаварийный". Ждет "послеаварийного".
Разговор на фактах продолжается. Есть в части Владимир Алексеевич Нетеса. Чудеса! Поехал из отцовского дома поступать в институт. Сам наперед знал — в Чернобыль. Родителям, чтобы не волновались, даже сообщил: поступил. Вопрос — куда? Успел получить медаль "За отвагу на пожаре" — при тушении реактора компенсационной мощности. Захотелось встретиться с Владимиром, поговорить. Ответили: "В отпуске". Женился, сын родился. Представили на 3-комнатную квартиру. Отказывается наотрез: большая, ребята будут обижаться. Пришлось вселять в приказном порядке.
Поднялись на второй этаж ВПЧ:
— Кабинет Телятникова, — подполковник Казаков толкнул дверь, пропуская в помещение, которое до него занимал Леонид Петрович, будучи начальником здешней части.
Кабинет — тоже история. Все напоминает о бывшем хозяине, о суровом времени — даже невидимой радиацией.
Подполковник сетовал:
— Катастрофически не хватает людей, в том числе и у Галагана. Сегодня он должен был отдыхать, а работает. Почему? Да потому что в карауле по штату 25 человек, дежурят — 16. Никто не едет сюда. Потому и приходится перерабатывать.
О себе подполковник умолчал. Про него сказал майор Матросов:
— Сам-то Олег Дмитриевич дома не был четыре месяца.
— Три, — поправил его Казаков.
Переработки! Ими "грешат" на ЧАЭС, наверное, все пожарные. Еще до приезда на станцию я обратил внимание на подполковника внутренней службы В.Ф.Грушовно го, начальника ОВПО-4 по охране 30-километровой зоны ЧАЭС. Глаза воспаленные. Сказал ему, жалеючи:
— Отдохнули бы.
— Да он всю жизнь работает в таком ритме, — вместо Владимира Филимоновича ответил тезка его Владимир Евстафьевич Матросов. — На пенсию выйдет, отдохнет.
Только люди несведущие, далекие от реальности, могут считать, что в послеаварийном Чернобыле, в пожарной охране все как по маслу — ни тревог, ни забот. И руководители отряда и пожарных частей, дескать, живут припеваючи. Не верьте: сказки это. Достаточно малость побыть вместе, хотя бы мысленно в их шкуре, чтобы
почувствовать, что все-то им дается также с бою. Потому и не досыпают, и работают на пределе.
Просвещали меня, что идеальным переносчиком цезия-137 из природной среды в организм человека является коровье молоко. Государственное еще проходит проверку и зараженному продукту можно поставить заслон. А как быть с частными сдатчиками, от индивидуальных коров? Не источник ли это заболеваний? Да только ли о молоке речь? Не менее опасны и другие продукты. Вот один пример.
Перед отъездом из ВПЧ-2, охраняющей атомную станцию, когда мы уже садились в машину, пожарные принесли огромный эмалированный таз с большими трепещущимися рыбинами. Экземпляры oткормленные, нагулявшиеся, в золотистой чешуе. Поскольку живые, значит, отловлены где-то рядом, возможно, в водоемах при станции. Я вопросительно посмотрел на Казакова и Матросова. Они промолчали. Спросил пожарных, указывая на рыбу:
— Будете варить уху или жарить?
Товарищи засмущались, не зная, что сказать постороннему человеку. Только после заметного перерыва, когда молчание стало неловким, произнесли:
— Не-ет!
И смутились. Можно было предположить: уедем из части и примутся за приготовление ухи. Иначе, зачем ловили и принесли рыбу в ВПЧ? Парадоксально, но позже история та, похоже, имела и ко мне прямое отношение.
Обедали мы по возвращении со станции в Чернобыле. У пожарных в зоне харчи казенные. Питание, скажу, трехразовое, калорийное. И готовят вкусно. Но казенное есть казенное. Может, и приедается. После обработки в бане и переодевания в свое, цивильное, угостили нас деликатесной ухой. Потчевали так усердно и сами уплетали столь аппетитно, что грех было отказаться. Да и обратная дорога в Киев предстояла неблизкая, неизвестно, где доведется перекусить. А голод, как известно, не тетка. Пришлось последовать примеру хозяев: отведать ухи из общего котла — со специями и приправами, с какими готовить чернобыльские пожарные, оказывается, мастера. И только после пришло в голову: не из той ли самой рыбы уха, что наловили пожарные ВПЧ-2? Но вопросов не
задавал — поздно, а сами хозяева о том не сказали. Если уж из той, значит, испытали ее на себе не раз.
Разговор за ухой крутился вокруг того, что рыбы здесь и до аварии было пруд пруди, а после столь много — даже сетки на пути отработанной воды забивает, приходится рабочую силу, на которую и без того неутоленный голод, выделять, чтобы очистить от рыбного затора.
За ухой заспорили Казаков с Бакуном — ведущим инженером по пожарной безопасности станции. Бакун в прошлом — инженер ВПЧ-2, в штат АЭС перешел в 1979 году. Строил станцию, в приемке участвовал, всю эпопею катастрофы прошел от нуля до нынешнего времени. Мечен 230 рентгенами! Спорили с бравадой. Казаков доказывал, что у него в кабинете (напомним, бывшем Телятникова) радиация и сейчас дай Бог. В доказательство называл страшную цифру. Бакун — отрицал: у тебя дозиметр брешет. Вот приду со своим, намеряем меньше. Мне же, человеку несведущему, сидевшему и работавшему в этом кабинете, оставалось гадать про себя, сколько же рентген хватил я?
Не достигнув согласия, в шутку или всерьез Казаков и Бакун держали пари. "Секундантом" вызвался начальник участка пожаротушения А.П.Кривенко. Не знаю, чем закончилась "дуэль": вечером мы уехали в Киев, а Казакову и Бакуну предстояло разрешить спор на другой день. Кто бы из них ни выиграл пари, хвалиться нечем: люди работают в условиях постоянной радиации.
По признанию самих работников станции, "саркофаг", как укрытие, ненадежен. Я пробовал усомниться, но тотчас услышал столько доказательств! Оказалось, щелей и дырок в "саркофаге" столько, что их общая площадь превышает 200 квадратных метров, что в чреве блока премного ядерных материалов. Товарищи назвали абсолютные цифры, от которых становится не по себе. Откровенно, я усомнился в их подлинности и не хотел пользоваться, чтобы не наводить тень на плетень. Но в день 5-летия катастрофы на ЧАЭС генерал В.И.Другов, выступая перед пожарными Подмосковья, повторил эти данные, назвал, что после взрыва в реакторной шахте осталось около 50 тонн топлива и около 800 тонн графита. Эта информация из первых уст, поскольку, как знает читатель, в трагическое время апреля 1986 года генерал Другов был заместителем министра внутренних дел СССР и членом правительственной комиссии первого состава.
Так что под укрытием ненадежного "саркофага" действительно происходят процессы, последствия которых трудно предугадать.
— Может, целесообразнее станцию закрыть?
— Что вы! — замахали руками пожарные. — Никто и слышать не хочет. Во-первых, работая, станция ежедневно приносит огромную чистую прибыль — в валюте, поскольку производит электроэнергию на заграницу. И, во- вторых, по мнению специалистов, ее закрытие едва ли улучшит экологическую обстановку — меньше электричества, а радиации не убавится. Потому на чаше весов и перетягивает проект французов: строить "Укрытие-2".
Мои собеседники на чем свет костили власть предержащих за то, что при строительстве ЧАЭС отдали предпочтение далеко не лучшему проекту и, когда случилась катастрофа, сделали козлами отпущения директора станции Брюханова, некоторых других работников эксплуатационной службы.
За Брюханова они и сейчас стояли горой, только и желали, чтобы вернулся в коллектив, не видят за ним никакой вины.
Даже спустя годы до глубины души возмущает то, с какой поспешностью искали козлов отпущения. Брюханова, например, исключили из партии — единственный случай — прямо на заседании Политбюро, чтобы обелить себя перед народом: вот, дескать, какие мы хорошие, как решительно и своевременно реагируем, наказываем виновных. Да, отреагировали с точностью наоборот: оставили в тени действительных виновников, систему, наконец. Виновники и система еще и после взрыва на 4-м блоке ЧАЭС продолжали наносить непоправимый ущерб стране и людям, хотя бы упорным замалчиванием размеров происшедшей беды, утаиванием "секретов", о которых народ открыто, как это следовало бы, так и не узнал ничего, оставаясь в роли подопытных кроликов. Да едва ли и узнает всю правду.
За ухой услышалось столько прелюбопытного о катастрофе на ЧАЭС и ликвидации последствий от нее, что в других условиях не узнать бы вовек. В частности, некрасивые истории о том, как некоторые делили шкуру неубитого медведя, всячески изображая из себя героев первой величины и оставляя в тени, в безвестности действительных первогероев Чернобыля. Скажите, кому и зачем потребовалось подгонять подвиг пожарных-чернобыльцев непременно под цифру 28 — по аналогии с панфиловцами?
Слушал огнеборцев и соглашался с ними. Мозг сверлила мысль: стали забывать и чернобыльцев из Подмосковья. Не утерпел, спросил: так был или не был среди первогероев-пожарных старшина Биркун, который в числе шести человек, четверо из которых посмертно, награжден орденом Красного Знамени, но которого нет ни в списке двадцати восьми, ни на стенде в ГУПО МВД Украины?
Признаюсь, и на этот раз надолго воцарилось неловкое молчание: мои товарищи напрягали память.
— Ну как же, был! — на радостях, что не забыл, воскликнул начальник СВПЧ-16 по охране г.Чернобыля капитан Н.В.Бутрименко. — Крепкого телосложения, добродушный такой, я был инспектором во 2-й части, он работал на передвижной насосной станции-11 0, — назвал еще ряд абсолютно точных данных о старшине. — Где он сей- час-то живет?
— В Московской области, в городе Лобня, в СВПЧ.
— Вот как! — порадовался Бутрименко. — Не порвал, значит, с нашей братией.
Слово за слово, вспомнили про генерала В.Ф.Рубцова, его неоценимые заслуги при ликвидации последствий катастрофы в первые восемь дней после взрыва. Посокрушались: вот ведь дожили до чего, что приходится восстанавливать в памяти фамилии заслуженных людей — чернобыльцев словно из небытия. Это сейчас. Что же будет через десяток лет и более? Не усохла бы наша недолговечная память и не забыли бы подрастающие поколения тех, кто дал им возможность выжить и продолжить род человеческий.
Памятуя о беседе за ухой и забегая несколько вперед, скажу, что позже с удовлетворением прочитал едва заметную несколькострочную информацию: "Киев ("Интер¬факс"). Освобожден из заключения последний из осужденных по обвинению в сокрытии данных о причинах и последствиях аварии на Чернобыльской АЭС, бывший директор станции Брюханов".
Информация короткая и непонятная. За сокрытие данных? Причины как на духу, последствия у всех на виду. Очень уж несостоятелен криминал, предъявленный директору ЧАЭС, шит белыми нитками.
И еще о памяти мужества и славы чернобыльцев. Воз-вращаясь с ЧАЭС, я побывал в здании УПО Киева на выставке. Музей не музей. Тогда только создавался. Наверное, когда закончится оформление, раздел о ЧАЭС будет солидный. Но пока экспозиция. Открыта она в первую годовщину со дня аварии на атомной станции — 26 апреля 1987 года. Экспозиция — впечатляющая, воздействие — неотразимое. Потому, при 45 минутах экскурсии, столько же времени отводится на вопросы и ответы' такой неподдельный интерес к событиям на ЧАЭС проявляют люди.
Моим гидом любезно согласилась быть сотрудница экспозиции Л.П.Усатенко, майор внутренней службы в отставке, ветеран пожарной охраны. Более 30 лет жизни отдала она службе в пожарной охране, но когда случилась трагедия на ЧАЭС, добровольно взяла на себя труд ведущего по выставке и душу вкладывает в дело.
— Авария на ЧАЭС показала, — говорила Любовь Павловна, — сколько бед людям может принести вышедшая из-под контроля энергия атома. Пусть же наша беда послужит набатным колоколом, который разбудит разум всех людей мира и не позволит использовать энергию атома на беду человечества.
Пишу в блокнот самую суть, стараясь успеть за рассказом, смотрю на экспонаты, и перед глазами, перед мысленным взором летопись Чернобыля — от всесоюзной ударной стройки. Одновременно с АЭС рос новый, молодой город энергетиков — Припять. На фотографиях — современная архитектура, стройность композиции кварталов, зелень, цветы. Оживленно выглядят улицы. И трудно поверить, не побывай там сам, что этой Припяти, ставшей городом всего в 1979 году, через семь лет будет суждено стать мертвым городом...
★ ★ ★
Помять о Чернобыле набатным колоколом стучится и вечно будет стучаться в наши сердца: люди, помните об этом!