Рядом с реактором

                                                                           

Увлекшись осмотром, я и не заметил, что мы висим над реактором почти десять минут. Мне напомнил об этом дозиметрист. Сейчас пытаясь вспомнить, приходило ли тогда ощущение опасности. Пожалуй, нет. В моменты напряженной работы о ней не думаешь. Что меня поразило в тот день? При осмотре района как на территории АЭС, так и вокруг нее бросалась в глаза работа большого количества воинов, войсковых машин и механизмов. На пунктах специальной обработки непрерывно шла дезактивация. Сверху все это напоминало кишащий муравейник. И повсюду был наш советский солдат в своей зеленой униформе, солдат, о котором, на мой взгляд, стыдливо умалчивала пресса, писавшая о Чернобыле. И только в недавно вышедшей книге-альбоме фотокорреспондента АПН И. Костина «Чернобыльский репортаж» солдат занял должное место. Фотоаппарат врать не умеет, он фиксирует только факты...

Стремительный бег времени все более отдаляет нас от событий в Чернобыле, многое исчезает из памяти даже самих очевидцев. Сегодня мы отдаем дань признания и уважения воинам-интернационалистам, которые успешно выполняли свой воинский долг в Афганистане. Во многих школах страны наши добрые учителя умело используют в своей педагогической работе как примеры их героические подвиги, воспитывая на них в школьниках лучшие качества советского человека — гражданина, патриота, интернационалиста, защитника Родины.

Чернобыльские же события высветили еще одну яркую страницу героических свершений советских воинов, гражданских специалистов, ученых, простых рабочих. Но не слишком ли рано мы стали забывать об этих людях, их самом настоящем подвиге в Чернобыле? Многие ли могут рассказать о встрече с героями Чернобыля, которые, образно говоря, своими телами закрыли амбразуру ионизирующих излучений, заслонив нас с вами от губительных лучей радиации? Можете ли вы назвать конкретные подвиги конкретных Людей, исключая, может быть, героев пожарных? Думаю, ответы будут только отрицательные.

А между тем подвиг при ликвидации последствий аварии в Чернобыле — это прежде всего героизм пожарных и специалистов, которые первыми приняли на себя удар атомной стихии. Они локализовали аварию, не дали ей возможность распространиться на другие энергоблоки. Подвиг в Чернобыле — это и героическая работа воинов Советской Армии по дезактивации самой АЭС, зданий и сооружений на ее территории, прилегающей местности, сотен населенных пунктов, различных коммуникаций, лесов и прочего.

Подвиг в Чернобыле — это одна из сложнейших и опаснейших операций по удалению высокорадиоактивных продуктов выброса от взрыва четвертого энергоблока, с крыш третьего энергоблока и высотных площадок главной вентиляционной трубы АЭС. И еще много я мог бы привести видов и объемов работ, выполненных в Чернобыле, которые можно вполне назвать подвигом.

В сообщении ЦК КПСС и Совета Министров СССР, опубликованном в декабре 1986 года, было сказано, что наш народ всегда будет помнить с глубокой благодарностью гражданский, трудовой подвиг рабочих, инженеров, ученых, специалистов, воинов Вооруженных Сил, проявленный в ходе локализации аварии в Чернобыле и устранения ее последствий.

И, несмотря на это, наметилась тенденция затухания освещения в печати героических дел в Чернобыле. Все реже на страницах газет, журналов, в теле- и радиопередачах говорят о героях Чернобыля. Кому выгодно это замалчивание? Только недругам это может быть на руку. Мы же несем от него большие потери, прежде всего в области воспитания молодежи.

Об этом мне думалось, когда довелось выступать перед школьниками в Уфе и на моей родине — в Гремячьем. Многое из рассказанного мной, как я понял, стало для ребят, да и для взрослых, открытием. Часами шел непринужденный обмен мнениями между нами. Продолжением встречи в Уфе стало решение ребят собрать материал об участниках ликвидации последствий чернобыльской аварии, у них появилось стремление больше знать о военных профессиях, о людях — порою их сверстниках, — совершивших подвиги.

 А если бы каждый участник чернобыльской эпопеи — а нас тысячи — выступил хотя бы раз перед молодежью с правдивым рассказом обо всем, что там случилось!

Практически в ликвидации последствий аварии принимали участие представители всех уголков нашей необъятной Родины. Лично я был знаком и с воинами, и с гражданскими специалистами из таких городов, как Москва, Ленинград, Воронеж, Свердловск, Ташкент, Киев, Ашхабад, Вильнюс, Обнинск, Рига, Горький, Псков, Владимир, Фрунзе, Курск, Смоленск, и ряда других. Это были достойные посланцы, патриоты, преисполненные чувства глубочайшей гражданственности и долга перед народом, своим Отечеством.

Я думаю, что совершенно несправедливо не знать тех, кто не подвел Родину в трудную минуту. А многие вернулись из Чернобыля как с обычной службы, никто не кичился недавней своей опасной и изнурительной работой. Они просто честно выполнили задание и вернулись снова домой, в свои коллективы на производство, в колхозы, совхозы. Большинство из них — это скромные люди, они никогда не начнут первыми разговор о своих героических делах в Чернобыле.

Была ли в ваших краях встреча с участниками чернобыльской эпопеи? Боюсь, что такой встречи не было. Вот, к примеру, знают ли земляки из города Вольска Саратовской области полковника Александра Дмитриевича Саушкина? Будучи тяжело больным, он не покинул АЭС и продолжал трудиться, оказывая лично мне, как руководителю операции по удаления высокорадиоактивных элементов с крыш третьего блока и площадок главной вентиляционной трубы, помощь в подготовке воинов Советской Армии, обеспечении их специальной защитой, держал постоянную радиосвязь с Чернобылем, с территорией АЭС. А теперь он тяжело болен и, судя по всему, забыт...

А знают ли москвичи, что больше всего активных участников ликвидации последствий аварии в Чернобыле было из нашей столицы и что их земляк подполковник Александр Петрович Сотников принимал участие в подъеме и установке флага, словно над поверженным рейхстагом, на огромной, высотой 140 метров, вентиляционной трубе рядом с четвертым энергоблоком? И это было в условиях еще оставшейся радиации, и сам Александр Петрович чувствовал себя тогда уже не лучшим образом: позади были выполненные под его руководством дезактивационные работы на ряде объектов АЭС.

Несколько слов о полковнике М. И. Бушуе, которого ад и пламя Чернобыля, как и многих других офицеров штаба Гражданской обороны СССР, не обошли стороной. Сама его фамилия уготовила для него особую судьбу — укротителя бушующего огня. В составе первой оперативной группы, которую возглавил генерал-полковник Георгий Петрович Яшкин, были генералы Валентин Николаевич Завьялов, Георгий Яковлевич Самойленко, полковник медицинской службы Альберт Владимирович Виноградов и Михаил Иванович Бушуй. Опергруппа выполняла задание с 1 по 22 мая 1986 года.

Михаил Иванович непосредственно организовывал развертывание трубопроводных подразделений для подачи огромной массы воды для дезактивации техники на пунктах специальной обработки. Человек не щадил себя, вкладывал энергию, волю и знания в конкретное дело. Но какой парадокс! Чинуши из управления кадров гражданской обороны забыли представить Михаила Ивановича к правительственной награде. С какой обидой и горечью рассказывал мне Михаил Иванович об этом уже спустя целых пять лет! Да разве это люди в кадрах? Ничего святого у них нет за душой — ни совести, ни стыда. Зато себя они не забывали.

А известно ли в школах города Обнинска Калужской области об отважном разведчике-дозиметристе Геннадии Петровиче Дмитрове? Это же умница, квалифицированный физик, храбрец, душевный человек, но кто-то постарался, и он не отмечен правительственными наградами.

Таких честных, мужественных советских патриотов, выполнивших свой долг до конца, были десятки и сотни. Где они теперь? Как их здоровье? Чем занимаются? Как часто их привлекают на встречи в школы, организации, предприятия? Боюсь, что не часто. А жаль...

25 февраля 1988 года «Учительская газета» опубликовала моя статья «Письмо генерала учителя». Среди множества положительных откликов на нее было и письмо из Башкирии от В. Н. Хакимовой. Дословно привожу текст:

«Здравствуйте, уважаемый Николай Дмитриевич! Прочла в газете Ваше «Письмо генерала учителя». Мой муж, рядовой Г. Д. Хакимов, был призван для работы в Чернобыле. 40 дней работал на автогрейдере на станции, с 15.1.87 г. по 1.3.87 г. Вернувшись, продолжил работу на стеклозаводе. Получил дозу радиации. Вы пишете о больницах и госпиталях. У нас их не было. Ровно через год вызвали в поликлинику, чтобы формально провести по всем кабинетам, дабы заполнить карточки. Я не пытаюсь обвинить участкового врача, ведь таких больных у них не было. Муж несколько раз обращался в больницу, но ему не могут помочь в лечении, просто не знают как. Его здоровье меня беспокоит. Прошу Вас помочь».

Я вмешался в судьбу солдата, и помощь была оказана.

Это письмо — показатель пробуксовки перестройки. Неужто нужно какое-то особое вмешательство, чтобы врачи выполняли свой долг, тем более по отношения к таким людям, как «чернобыльцы»? К сожалению, такие случаи не единичны.

А мне с такими людьми посчастливилось рука об руку работать в течение трех незабываемых месяцев в суровых условиях Чернобыля, где каждый проходил всесторонняя проверку на профессиональную и нравственную зрелость, где сама жизнь однозначно, безжалостно определяла, кто есть кто.

Как я уже сказал, мое пребывание там началось с обследования территории АЭС и прилегающих зон ряда областей Украины, Белоруссии, России. Не буду подробно останавливаться на технологии замеров. В принципе они проводились так же, как и в описанных уже мной Пирках. Хотелось бы пообстоятельнее поговорить о людях, об их нравственных позициях, зримо проявившихся в чрезвычайных условиях. А сказать есть о чем.

За три месяца участия в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС я многое увидел, во многих работах принимал непосредственное участие. И теперь у меня сложилось очень твердое мнение обо всем этом, и особенно о людях.

Перед нами была поставлена задача овладеть радиационной обстановкой непосредственно на атомной станции, дезактивировать первый и второй энергоблоки и подготовить их к пуску.

Для оценки радиоактивного заражения внутри зданий, сооружений, а также всего оборудования была создана специальная группа из офицеров-разведчиков, которая не только проводила замеры уровней радиации, но и разрабатывала рекомендации по их снижению.

Особенно квалифицированно и авторитетно работала группа офицеров под руководством химика подполковника И. П. Рагулина. Эта группа размещалась в небольшой комнатке административно-бытового корпуса ЧАЭС, рядом с директором и главным инженером. Все офицеры с утра и до поздней ночи не выпускали приборы ДП-5В из рук, лично вели замеры в первом и втором энергоблоках. Приехал я однажды в эту группу с генералом В. Г. Евдокимовым и полковником А. Р. Дьяченко. Рагулин доложил, что дезактивация в первом и втором блоках идет впустую, так как помещения разгерметизированы и администрация мер не принимает. Мы внимательно выслушали, переоделись в спецодежду, взяли с собой лейтенанта А. А. Кунцевича с прибором ДП-5В и пошли в первый, второй и третий блоки провести контрольные замеры.

В течение нескольких часов мы самым тщательным образом обследовали энергоблоки, провели массу замеров и нанесли на картограмму полученные уровни радиации. Своими глазами увидели полную разгерметизацию помещений. Стекла в ряде оконных проемов были выбиты еще при взрыве, металлические ворота деформированы, никто никакой санитарно-пропускной режим не соблюдал. И вот в таких условиях солдаты пытались проводить дезактивацию. Солдат из первого и второго энергоблоков приказали убрать.

После всего увиденного направились к директору АЭС Э. Н. Поздышеву. В это время на АЭС прибыл начальник оперативной группы генерал-лейтенант Г. А. Чуйко. Я вкратце проинформировал и его о состоянии дел с дезактивацией первого и второго энергоблоков, и мы вместе пошли к Поздышеву. У него в кабинете сидели еще два генерала и тоже с претензиями к администрации АЭС. Видимо, с ними Эрик Николаевич уже «подзавелся» как следует и, когда я начал ему говорить о безобразиях, вспылил: «Ну, это созвездие генералов доконает меня сегодня». Я все же попросил его выслушать, но он не сдавался и спросил: «А где был этот ваш Рагулин? Кому он хоть раз докладывал?» Я ответил: «Давайте вместе и спросим». А Рагулин стоял под дверью. Я пригласил его в кабинет Поздышева, и он объяснил, что не раз этот вопрос в письменном виде излагал главному инженеру АЭС А. Штембергу. Эрик Николаевич возмутился. Тут я сказал Поздышеву, чтобы администрация подготовила необходимые материалы, а солдаты и офицеры будут помогать в герметизации этих энергоблоков. Меня поддержали генерал Чуйко и присутствовавший при этом заместитель председателя правительственной комиссии Ю. К. Семенов, который всех нас примирил. А Эрик Николаевич в знак признания своей вины угостил нас кофе. После этого у нас сложились самые добрые отношения.

Эрик Николаевич — исключительно грамотный инженер, наделенный недюжинными организаторскими способностями. Он прибыл со Смоленской АЭС. Дни и ночи находился теперь на Чернобыльской АЭС, с первых дней после аварии. Самые сложные и ответственные работы по наладке, ревизии всего оборудования и пуску первого и второго блоков атомной станции лежали на его плечах. Ему пришлось практически заново скомплектовать полный штат инженерно-технического персонала АЭС и организовать все виды работ.

Кроме того, на станцию постоянно приезжали члены правительства, министры, крупные ученые, военачальники, зарубежные гости, и с ними нужно было уметь держаться, давать соответствующую уровню гостей информацию, ставить перед ними вопросы и проблемы, координировать и увязывать желания и стремления многих представителей. И на все это хватало Эрика Николаевича. За многие месяцы работы на ЧАЭС Поздышева только, кажется, дважды на короткое время подменял Ю. П. Сараев, директор Смоленской АЭС. Все остальное время, с апреля 1986 года по январь 1987 года, Поздышев был безотлучно на АЭС. Эрика Николаевича выручала хорошая физическая подготовка, настоящая армейская закалка. Если он ночевал на Зеленом Мысу, то вставал рано утром и бегал по десять километров. Это удивительный человек во всех отношениях. Его искренне ценили и уважали во всех сферах. Особенной любовью он пользовался у военных. В разгар сложной и опасной операции по удалению высокорадиоактивных материалов с крыш третьего энергоблока при дефиците времени он нашел возможность прийти к нам на командный пункт и посмотреть на работу солдат, сержантов и офицеров, выяснить, какая помощь нужна от администрации. Теперь Эрик Николаевич Поздышев трудится в Москве и живет неподалеку от меня.

Говоря о радиоактивном контроле на Чернобыльской АЭС, невозможно умолчать о безобразных фактах неподготовленности штатных технических средств контроля. Так, на второй очереди АЭС была смонтирована специальная система АКРП-06 («Горбач-1»). Занималось этой системой одно из предприятий союзного министерства. Но когда произошла авария, то оказалось, что она недоработана и в момент аварии не могла оценить радиационную обстановку. Так кто же за это в ответе? Куда вылетели народные средства? Почему эта система все же не сработала? А вот почему.

У нее была низкая помехозащищенность, отсутствовала система метрологического обеспечения, были частые выходы из строя датчиков. В комплекте аппаратуры не оказалось технических средств по контролю за внешней радиационной обстановкой вокруг АЭС, лабораторного оборудования для исследований радиационной обстановки и прочего. Стоимость комплекта составляла 10 миллионов рублей. И в нужный момент система подвела. Солдаты с приборами ДП-5В, «дэпешками», как ласково называли эти приборы, вручную по 58 точкам вели замеры на территории АЭС.

Индивидуальная дозиметрия в комплексе на АЭС была также не решена, так как разработанный спектрометр излучений человека на станциях без переделок практически не применялся. Средства индивидуальной дозиметрии по сравнения с зарубежными образцами у нас крайне несовершенны.

В настоящее время выпускается ряд переносных дозиметрических приборов для контроля за радиационной безопасностью, в основном радиометры на базе сцинтилляционных датчиков, имеющие различные пределы измерений, но не созданы приборы, охватывающие широкий диапазон мощностей доз гамма-излучений. Серийно выпускаемых приборов по измерениям бета-излучений нет, так же как нет и приборов для контроля за содержанием в воздухе радиоактивных аэрозолей и потоков нейтронного излучения. Ранее было принято решение об укомплектовании АЭС военными приборами из серии «КОТИК», но, как показал опыт их эксплуатации, всех задач, стоящих перед службами радиационной безопасности, эти приборы не решают; более того, надежность их в эксплуатации крайне низка.

Из-за отсутствия необходимых дозиметрических приборов при ликвидации последствий аварии использовались военные приборы типа ДП-5В разработки 60-х годов. Прибор крайне инерционен в работе и, конечно, уже давно устарел морально, а основной заказчик, Управление химвойск, не проявило должной заинтересованности в его замене.

Говорю еще раз об индивидуальной дозиметрии, следует сказать, что в момент аварии и в начальный период ликвидации ее последствий значительная часть персонала ЧАЭС оказалась без индивидуальных дозиметров или имела фотокассеты ИФКУ, имеющие верхний максимальный предел измерений 3 бэра. Достоверных данных по фотокассетам нельзя получить из-за значительно большей, чем 3 бэра, дозы облучения. Поэтому в этот промежуток времени оценка облучения производилась по профессиональным маршрутам того или иного человека в соответствии с письменными объяснительными. Достоверность таких результатов весьма сомнительна.

Необходимо отметить и тот факт, что внутреннее облучение, вызываемое попавшими в организм через органы дыхания присутствующими в воздухе радиоактивно зараженными частицами, и в этом случае, и в дальнейшем не принималось во внимание, а внутреннее облучение в первоначальный период после аварии было преобладающим. Вот эти частицы в последующем и станут постоянным спутником моей жизни.

Не могу умолчать о безобразном факте по данному вопросу. К нам из Ленинграда, из Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова, прибыл кандидат медицинских наук подполковник А. А. Салеев, с которым мы проводили эксперимент на крыше третьего энергоблока. Так вот однажды Александр Алексеевич с группой офицеров-медиков зашел ко мне в кабинет и задал вопрос, почему мы не учитываем внутреннее облучение и соответственно не интегрируем общее. Они пришли не с пустыми руками, достали инструкцию, утвержденную заместителем министра здравоохранения СССР А.И. Бурназяном, ныне покойным. Потом Салеев показал свои разработки, и у нас состоялся обстоятельный разговор. Стало ясно, что внутреннее облучение надо учитывать и оно еще опаснее для здоровья.

Тогда Салеев сказал: «Товарищ генерал, коли мы вас убедили, то, с учетом этого облучения, прошу утвердить список первых офицеров, получивших предельно допустимые нормы». Я взял ручку, утвердил список и ответил ему: «Передайте в финчасть на выплату денежной компенсации».

А на следующий день разыгрался конфликт. Генерал-лейтенант А. К. Федоров раскричался, подверг все эти доводы сомнению, объявил Салеева очковтирателем, список в припадке гнева порвал. Мне перепало тоже за «превышение полномочий», хотя это была сплошная чепуха. Мне было не по себе: во-первых, сам попал как кур в ощип, во-вторых, неудобно перед офицерами, что меня-то они убедили легко, а я Федорова не смог переубедить. Они же, в свою очередь, ходили и переживали, что вроде меня «подставили под удар». Но зато после этого мы со всей яростью стали готовить специальную конференция по внутреннему облучению, на которую прилетели академик АМН СССР генерал-полковник Ф.И. Комаров, военные и гражданские радиологи и другие специалисты. Конференция положила конец всем спорам. Вскоре состоялось решение об обязательном учете внутреннего облучения. Жаль только, что Федоров порвал список первых офицеров, получивших приличную дозу...

Ввиду отсутствия на ЧАЭС в достаточном количестве индивидуальных дозиметров принимались срочные меры по их доставке с других АЭС. Проблема обеспечения индивидуальными дозиметрами персонала ЧАЭС была решена в основном к исходу мая 1986 года, и то с большими потугами.

Все изложенное ярко свидетельствует о наличии негативных явлений и безответственности министерств и ведомств за судьбу персонала таких объектов народного хозяйства, как АЭС. По всей вероятности, во всех инстанциях царили благодушие и самоуспокоенность: мол, у нас никогда ничего не случится. Вот что означает на практике очень хорошее определение того времени — «застойный период».

И вот случилась опасная авария, которая высветила все узкие места общественного застоя и благодушия. Нужно честно признать, что руководство АЭС не было готово в этой чрезвычайной ситуации ни выявить сложившуюся радиационную обстановку, ни оценить последствия, ни тем более принять разумное решение. На самых первых порах все делалось в пожарном порядке; казалось, что хороши все способы и средства, которые под рукой, лишь бы укротить аварию. Но стало ясно, что в арсенале Чернобыльской АЭС не было эффективных средств и способов ликвидации ее последствий.

 А что же дала наука? Ни в научном, ни в техническом, ни в организационном плане также серьезных рекомендаций не было. Я уж не говорю о силах и средствах. И как на войне, наш советский солдат, гражданин и патриот, горячо любящий свою Родину и свой народ, вступил в схватку с атомной стихией, порою сам плохо защищенный, а иногда и не подготовленный в этих условиях сражаться с невидимым и коварным врагом, который на каждом шагу подстерегал его.

 Все участники ликвидации последствий аварии хорошо понимали, что от их активных действий в зонах работ зависит обеспечение нормальной жизнедеятельности населения, своевременное предотвращение распространения радиоактивного заражения на прилегающую местность, создание условий для ввода в строй первого и второго энергоблоков АЭС. Поэтому работа не прекращалась круглые сутки.

 После успешного тушения пожара, выполнения комплекса работ по воздушной и наземной разведкам предстояли тяжелые дезактивационные работы на местности, в зданиях, сооружениях, в населенных пунктах, жилых домах.

На всей территории тридцатикилометровой зоны и прилегающих к ней районов были организованы систематический радиационный контроль и разведка дополнительными силами формирований гражданской обороны. Радиометрический контроль был введен на всех рынках населенных пунктов областей, прилегающих к зоне Чернобыльской АЭС, и далеко за ее пределами. Но это было уже несколько позже. А все страсти пока сосредоточились на самой АЭС.

В первую очередь нужно было срочно собрать и удалить с территории вокруг станции высокорадиоактивный графит, обломки и другие продукты выброса из аварийного энергоблока. Эту опасную работу было решено выполнить с применением инженерных машин разграждений (ИМР) с определенной защитой. Эти машины имели универсальное бульдозерное, крановое оборудование и манипулятор типа «человеческие руки». Машины запустили в работу. Для защиты экипажей подобных машин и другой техники производилась обивка внутренних поверхностей техники свинцовыми листами. Отдельные машины были переоборудованы на заводах, что также позволило ослабить действие радиации в десятки и сотни раз.

Кроме того, сбор и удаление реакторного графита производились специально изготовленными спиральными катками, а также отечественными и зарубежными бульдозерами-роботами.

Особенностью при дезактивации территории с высокими уровнями радиации являлась организация двух- или трехсменной работы инженерной техники, что требовало дополнительной численности механиков-водителей и водителей автомобилей. Солдату было все по плечу.

Высокие уровни заражения местности вынуждали менять способы применения техники. Было решено производить работы вахтовым методом. Каждая смена трудилась считанные минуты. Требовалась четкая и точная увязка действий людей и механизмов, постоянный дозиметрический контроль. Постоянно уточнялась радиационная обстановка и рассчитывалась радиационная безопасность. Часто сменялся не только личный состав, но и руководители, командиры подразделений.

Значительные трудности были связаны с тем, что в окружающую среду радиоактивные продукты попадали в виде мелкодисперсного аэрозоля (фракция частиц менее 1—2 микрон), пыли и газов. Все это требовало многократных перепроверок радиационной обстановки, определения соответствующих средств защиты для личного состава, расчета времени пребывания в зоне.

Подобного опыта действий в реальных условиях у нас еще не было. А потому не обходилось и без приключений. Поначалу механики-водители ИМР, БАТ, бульдозеров, несмотря на защиту кабин свинцовыми листами, излишне суетились, дергались, работа получалась некачественная. Боязнь переоблучиться буквально выбивала их из колеи, даже когда им показывали, что на дозиметре всего 2 бэра (рентгена).

Более того, был неприятный случай с расчетом на инженерной машине разграждений. Во время работы механик-водитель, переволновавшись, работал неуверенно и, не заметив приличной канавы, влетел в нее. Вместо того чтобы на несколько секунд открыть люк, осмотреться и решить, как лучше вызволить машину из этой канавы, он распахнул люк и как заяц выпрыгнул на землю, оставил работающую машину и рванул в сторону, а за ним побежал и оператор. Напряженное состояние психики привело к срыву, да, пожалуй, и элемент трусости тут был налицо. Второй расчет подготовленных хлопцев, хорошо настроенных, был доставлен на «УАЗ-469» к этой машине, и они спокойно в течение трех минут выехали из канавы, за что были поощрены. Очень жалею, что фамилии этих солдат не остались в памяти.

Дезактивация территории осуществлялась также методом снятия грунта и удаления верхнего слоя покрытия. Наиболее эффективно зарекомендовали себя на этой работе путепрокладчики БАТ-М, а также бульдозеры, оборудованные специальной лыжей, регулирующей глубину зарезания грунта.

Срезанный и собранный грунт с помощью грейфера загружался в специальные контейнеры. Маршруты перевозки автомобилей с контейнерами выбирались вне дорог с интенсивным движением.

Перед началом дезактивации территории проводились эксперименты по определению степени защиты инженерных машин, составлялся акт и вычислялось время работ. После проведения работ техника, требующая обслуживания и ремонта, подвергалась дезактивации до уровней, обеспечивающих безопасность.

Серьезной проблемой оказалась отмывка машин, дезактивация самой техники. Если пыль с корпуса и надкорпусных надстроек удавалось смыть до нормы путем струйного обмыва моющим раствором с использованием армейских разливочных машин типа АРС, то радиоактивную загрязненность гусениц удалить таким способом не удавалось. Систематически возвращались из района работ машины с высокими уровнями заражения. Особенно трудно было очищать траки от налипавшего на металл асфальта. Водные растворы не обеспечивали отмывку. Очищали механическим способом, что вызывало значительные дозовые нагрузки. Возникал парадокс: экипажи облучались не столько на работе, сколько при отмывке и очистке машин на ПуСО. В связи с этим возник вопрос о создании устройств и методов для отмывки траков гусеничных машин или пароэжекторным способом или в растворителях.

В период интенсивных работ по дезактивации территории Чернобыльской АЭС, зданий, сооружений, прилегающей местности, населенных пунктов, жилых домов и других объектов воины Советской Армии, гражданские специалисты проявили не просто мужество и стойкость, они повсеместно совершали настоящие подвиги.

Со многими солдатами, сержантами и офицерами мне приходилось встречаться в Чернобыле. Но ведь надо такому случиться, что судьба мне подарила встречу с тремя командирами, моими учениками по училищу дорожных и инженерных войск, офицерами Е. Дубининым, А. Глехом и А. Аксельродом!

Мои ученики учились в одной группе с Героем Советского Союза подполковником А. Опариным, погибшим при выполнении интернационального долга в Афганистане. Личный состав их частей действовал на дезактивации, максимально применяя технику. И все же оставался и ручной труд, особенно в населенных пунктах, где саперными лопатами снимался радиоактивно зараженный слой земли. Эту землю грузили вручную на машины, потом увозили в могильники, где так же вручную разгружали. Скажете, парадокс? Да, парадокс, когда ничего лучше саперной лопаты в век технического прогресса для борьбы с разбушевавшимся атомом под рукой не оказалось. В достаточном количестве не было даже самосвалов, автопогрузчиков. Стыдно было глядеть солдату в глаза, но и прятать их, отводить в сторону я лично не хотел. Говорил все, как есть на самом деле. По инстанциям шли телеграммы, ставились вопросы, а самосвалов и автопогрузчиков так и не было в достаточном количестве. Об этом я часто вспоминаю сегодня, когда узнаю, что десятки самосвалов бесконтрольно шныряют по дорогам, развозя частным лицам ворованные «левые» грузы, тайком торгуя государственным бензином и прочее, и прочее. Вот так! Для воров они, оказывается, есть, а для Чернобыля их не хватало. И разгружали солдаты (может быть, сыновья или братья тех же леваков) радиоактивный грунт вручную...

Мои ученики, теперь командиры частей, уместно вспомнили о том, что на эти опасные работы сейчас надо бы поставить такую радиоуправляемую инженерную машину, модель которой мы сделали в 1970 году в Московском военном училище.

Для меня это была грустная история. Дело в том, что в 1969 году я получил разрешение начальника училища генерал-майора О. П. Николаева на поступление в адъюнктуру Военно-инженерной академии имени В. В. Куйбышева. Успешно сдав конкурсные экзамены на кафедру, которую возглавлял профессор генерал А. Г. Лобов, я прибыл в училище для расчета. И тут Николаев срочно вызвал меня к себе и сказал: «Понимаешь, Николай Дмитриевич, в чем дело: ты у нас самый молодой преподаватель, активный рационализатор и изобретатель, а потому тебе поручается к семидесятилетия Маршала Советского Союза Чуйкова Василия Ивановича разработать модель современной инженерной машины. Как только выполнишь эту работу, так и отпущу тебя в адъюнктуру». Эти условия меня возмутили, и я поначалу наотрез отказался выполнить эту просьбу. Потом Олег Петрович уговорил меня.

Меня освободили от проведения занятий, и я уселся за разработку чертежей радиоуправляемой модели путепрокладчика БАТ-М. Себе в помощники подобрал лучших рационализаторов из числа курсантов — А. Бреденко, Г. Громова и Н. Самойлова. В течение трех месяцев дни и ночи мы создавали модель этой машины. Еще на стадии разработки чертежей у меня возникла идея создания настоящей радиоуправляемой мощной машины для работы в очаге ядерного поражения.

Работа кипела. Около тысячи деталей мы выточили в основном вручную, так как модель была микроскопической по сравнения с натурой. Многие детали хромировали, внешний корпус машины покрыли зеленой эмалью, блок управления создавали отдельно. 10 февраля все работы были выполнены, и начальник училища собрал всех преподавателей в самом большом классе, в котором стоял разрезной макет путепрокладчика БАТ-М и бульдозера Д-493 «А». Кстати, эти классы мы вместе с курсантами сами оборудовали в свободное от учебы время.

Начались испытания. Наша модель выполняла все рабочие операции: по радиокоманде с пульта управления машина передвигалась на разных скоростях, производила развороты, поднимала и опускала рабочее оборудование — отвал и кран, разгребала завал из пенопласта и так далее. Из прозрачного желтого оргстекла мы сделали многогранный колпак — гараж,— и получилось весьма оригинально. Фотография этой модели вместе с ее разработчиками публиковалась в «Красной звезде». Я и мои помощники были поощрены маршалом Чуйковым.

Что касается адъюнктуры, то она от меня не ушла. Все обошлось хорошо. Я был принят на любимую кафедру Академии имени В. В. Куйбышева, и моим научным руководителем стал талантливый и эрудированный ученый, доктор технических наук, профессор Александр Георгиевич Лобов.

Судьба модели оказалась сложной. На ее базе мы разработали специальный тренажер для обучения курсантов вождению машин. Но покоя мне не давала идея создания специальной радиоуправляемой машины для работы в условиях очага ядерного поражения. Куда только я не писал и не обращался, но даже содействие Маршала Советского Союза Чуйкова не принесло успеха, хотя авторское свидетельство об изобретении я получил своевременно.

Обо всем этом мы с горечью вспоминали с моими питомцами, находясь на Чернобыльской АЭС. А как бы пригодилась в этой ситуации подобная машина!

И вот теперь бульдозеры, путепрокладчики, автогрейдеры и другая народнохозяйственная малоприспособленная техника срезали радиоактивно зараженный грунт, а ими управлял наш солдат. Всего было срезано, собрано и вывезено в неустроенные десятки могильников более 300 тысяч кубометров этого грязного грунта. А потом я буду получать письма, письма и письма от жен этих славных солдат с просьбой о помощи в лечении...

Основной целью дезактивации было обеспечение нормальной жизни и деятельности населения, воспрепятствие распространению радиоактивного заражения на прилегающую местность, создание условий для ввода в работу первого и второго энергоблоков АЭС. Все работы по дезактивации территории, зданий, сооружений, оборудования проходили в условиях радиоактивного заражения.

Дезактивация территории и объектов с высокими уровнями радиации проводилась по специальным проектам. Так, например, открытые распределительные устройства (ОРУ) АЭС, территория, на которой они были расположены, а также напорный бассейн имели уровень загрязнения от 50 мр/час до 3—5 мр/час. Для выполнения подобных работ разрабатывался проект, составлялась программа и рекомендации. Для производства работ подбиралась специальная команда, личный состав которой проходил тщательную медицинскую проверку. С командой проводился инструктаж по радиационной безопасности и правилам техники безопасности при эксплуатации энергоустановок. Руководителей команд обучали организации и производству работ. Кроме того, осуществлялся строгий учет и контроль за дозовой нагрузкой.

В первую очередь снимался радиоактивно зараженный грунт, он грузился в контейнеры и вывозился на могильники. После этого укладывались железобетонные плиты, раствором бетона забивали швы, а затем вся территория покрывалась полимерным составом.

Для дезактивации территории открытых распределительных устройств АЭС применялось гидрофобное покрытие. Сотни тысяч квадратных метров днем и ночью поливались этим составом по бетону, железобетонным плитам и нарушенным поверхностям зданий и сооружений. Уже в сентябре 1986 года правительственная комиссия приняла работы по дезактивации ОРУ для ремонтных и пусконаладочных работ.

2 июня 1986 года председатель правительственной комиссии Л. Воронин утвердил специальную программу дезактивации главного корпуса, вспомогательных сооружений первой очереди, обеспечивающих ввод в работу первого и второго энергоблоков АЭС. Главной задачей считалась дезактивация кровель этих энергоблоков, деаэраторной этажерки и машзала. В это время на крышах блоков еще продолжали лежать высокорадиоактивные куски графита.

Для оценки радиационной обстановки на кровлях первого и второго блоков и деаэраторной этажерки специалисты с Кольской АЭС обследовали их состояние и дали свое заключение.

 Ввиду отсутствия каких-либо технических средств куски радиоактивного графита и песок, оказавшиеся на крышах, снимали солдаты.

Спустя некоторое время после аварии на кровли зданий наносились с помощью пожарных машин специальные растворы для локализации радиоактивного загрязнения и пылеподавления. Работа была сложная, трудоемкая и требовала больших физических сил. И все же после выполнения ее на кровлях отмечались значительные радиоактивные загрязнения и совсем слабый эффект по предотвращения пылепереноса. Кроме того, на кровле, к примеру, деаэраторной этажерки имелись большие наплывы жидкого стекла и клея, удаление которых без повреждения кровли было невозможно. Подобные наплывы толщиной от одного до пяти миллиметров были зафиксированы и по краям крыши машзала. На отдельных участках образовалось вздутие рубероидного покрытия.

Для определения направления работ по дезактивации кровель было решено провести первый этап — дезактивировать кровлю машзала. Эти работы включали уборку мест скопления радиоактивно зараженного песка и сбор его в мешки. Работу выполняли солдаты вручную. Мешки с радиоактивным песком отправляли на захоронение в хранилище твердых отходов АЭС. Дело осложнялось наличием высоких уровней радиации, дальностью расстояния подноса тары к крану (до 400 метров) и ограниченной нагрузкой на кровлю машзала. Но солдаты, сержанты и офицеры понимали, что, пока радиоактивно зараженный песок вместе с другими материалами выброса не будет собран и удален, бессмысленно начинать работы по дезактивации первого и второго энергоблоков. Работа спорилась. Особенно отличились воины из частей гражданской обороны, которыми командовали офицеры Дубинин, Глех и Аксельрод. Победителями комсомольской вахты в честь Павла Корчагина стали воины части Аксельрода. Они на всех видах работ показали себя людьми с несгибаемой волей.

В трудных условиях при соблюдении режима радиационной безопасности работы на высоте были выполнены в установленный срок, что позволило приступить к дезактивации первого и второго энергоблоков вместе с их оборудованием. Поначалу качество дезактивационных работ внутри помещений АЭС было низкое. Сказывалось отсутствие персонала станции, особенно при дезактивации оборудования, электротехнического и тепломеханического. Участие персонала было крайне необходимо в связи со сложностью оборудования и жесткой потребностью в квалифицированном знании и соблюдении соответствующих правил техники безопасности на АЭС в условиях аварии.

Использование персонала ЧАЭС при работах по дезактивации было осложнено тем, что значительная часть его была эвакуирована, кроме небольшой дежурной группы. Персонал АЭС в подавляющем большинстве с методами и принципами дезактивации был незнаком. Этим делом никто ранее не занимался. Имеющиеся на атомных станциях подразделения — цехи дезактивации в обычных условиях выполняют, как правило, работы по содержания санпропускников, стирке белья и уборке помещений общего пользования с относительно низким уровнем радиоактивного загрязнения, что не требует специальных знаний и навыков по дезактивации. Ремонтный персонал АЭС в обычных условиях выполняет локальную дезактивация в процессе уборки мест по окончании работ, что связано также с незначительными уровнями радиоактивного загрязнения.

Таким образом, для выполнения задач по дезактивационным работам на наиболее сложных участках АЭС необходимо было скоординировать привлекаемые силы, обеспечить взаимодействие, отобрать нужных специалистов.

 На первом этапе дезактивации участвовало большое количество научных групп различных организаций, министерств и ведомств СССР, имеющих некоторый опыт проведения подобных работ. Персонал ЧАЭС на этом этапе практически не участвовал.

Еще с 15 июля 1986 года на АЭС начал энергично работать специально созданный штаб по ликвидации последствий аварии во главе с главным инженером Н.И. Штембергом; его заместителем стал Ю.Н. Самойленко. Этот штаб занимался непосредственно организацией и проведением всех дезактивационных работ на ЧАЭС. В штаб были включены ученые, военные инженеры, специалисты АЭС, отряд спецдозразведки Соязатомэнерго, созданный из гражданских специалистов, изъявивших желание добровольно выполнять опасные функции разведчиков в полях высоких ионизационных излучений. Командиром этого отряда был А. С. Юрченко. Отряд разведчиков впервые столкнулся с такими уровнями радиации, что приборы зашкаливало. При ведении дозиметрической разведки одновременно производилась инженерная оценка состояния объектов и определялись маршруты выхода, подхода, возможные варианты работ в этих зонах. Короче говоря, как на войне, разведчики были глаза и уши командиpa. От качества и точности информации зависела жизнь людей, которым предстояло работать в этих зонах. Работали разведчики на совесть, пренебрегая опасностью. Я всю жизнь буду с особой теплотой вспоминать Александра Серафимовича Юрченко из города Фрунзе (теперь он живет в Киеве), Геннадия Петровича Дмитрова из города Обнинска, Валерия Михайловича Стародумова и многих других разведчиков.

При штабе было создано ремонтное производство по изготовления оснастки и приспособлений, необходимых для дезактивации. Во главе этого производства стоял талантливый инженер В. В. Голубев.

Основная нагрузка по дезактивации, где бы она ни проводилась, ложилась на плечи солдат, сержантов и офицеров Советской Армии. Об этом наши журналисты очень немного писали. Причина одна: в места работ нужно было ходить и видеть этот адский труд. Боялись? Возможно, и нет, но ходили мало.

Особую сложность и трудоемкость при проведении дезактивации представляли вентиляционные системы энергоблоков. Работа проводилась в тесных помещениях с применением сильнодействующих ядовитых веществ. Использовались средства малой механизации. Это осуществлялось только благодаря изобретательности Александра Петровича Сотникова, который по ходу работы чертил эскизы, заказывал приспособления на заводе.

Многие ученые старались выдать свои рекомендации по дезактивации, но эффективность их была, как правило, низкой. Работа по дезактивации первого и второго энергоблоков под руководством Сотникова и Васильченко была выполнена успешно, что позволило провести проблемный и основной пуск этих блоков в середине сентября 1986 года. Это, пожалуй, была первая победа над невидимым противником — радиацией, которую солдаты в основном выдворили из этих блоков. Хотя самый минимальный уровень радиации в них составлял 20 миллирентген в час, все же это была победа! Можно было готовить вахты для пуска первого и второго блоков. И они были запущены.

Хорошо помню, как было принято предложение министра общего машиностроения Е. П. Славского усилить контроль за «поведением» аварийного реактора с помощью специального оборудования, смонтированного на крышке для реактора, которую заказали на одном из предприятий Киева. И вот готовую крышку типа зонтика доставили военным вертолетом на площадку в Чернобыль, где монтажники под руководством специалистов установили соответствующую систему датчиков, термопары, газоанализаторы и прочее оборудование.

Как-то утром я приземлился на вертолете Ми-8 прямо рядом с этой крышкой. Минут двадцать я лазил по ней, а потом сказал монтажникам, что все это не особенно надежно. Вечером того же дня после работы на АЭС я подъехал на машине к вертолету и уже было уселся для отлета в Овруч. Смотрю, военные вертолетчики подвесили эту крышку и решили потренироваться, перед тем как накрыть ею «саркофаг». Вертолет с крышкой взмыл в небо, но на высоте метров ста крышка стала покачиваться, потом оторвалась от вертолета, плавно перевернулась конусом вниз и через несколько секунд ударилась о землю, превратившись в груду металла. Это был конфуз. Как позже выяснилось, конструкторы плохо рассчитали стопорный болт, не подобрали нужное сечение, а потому его уже при малой перегрузке от раскачивания попросту срезало. И пришлось нам вновь проводить свои замеры на вертолетах.

Часто от нашего руководства на контрольные полеты вылетали кандидат технических наук капитан 1 ранга Г. А. Кауров, генерал-майор И. Б. Евстафьев и другие. Как-то я спросил своих коллег: «Где это вы блуждаете так подолгу?» Георгий Алексеевич расплылся в добродушной улыбке и ответил: «Вот когда полетишь с нами, то все поймешь, своими глазами увидишь, где мы блуждаем». В один из дней я дал согласие, и мы вылетели. Выполнив облет объектов, вертолет-разведчик Ми-6 приземлился на берегу Днепра в деревне Теремцы, из которой все население было давно эвакуировано. Я подумал, что мои товарищи решили искупаться в Днепре, так как в июле стояла невыносимая жара и порою дышать было нечем. Наша спецодежда вместе с нижним бельем постоянно была мокрой, поэтому мы ежедневно мылись в походной бане: тут был и пар, и горячая вода, и чистое белье, и чай. Так вот, вертолет сел рядом с деревенской хатой в этом самом поселке. Я посмотрел и глазам своим не поверил: из хаты вышел пожилой мужчина, за ним бабуля, а потом еще и сосед тоже со старухой. Я несколько опешил, когда увидел жителей. Я хорошо знал, что население из этой деревни давно эвакуировано. Уровни радиации были высокие. Мы вышли из вертолета. Жители искренне благодарили за мешок муки, доставленный моими товарищами еще раньше. А теперь они привезли соль, консервы, хлеб. Оказалось, все очень просто. Несколько престарелых семей категорически отказались эвакуироваться из прекрасного приднепровского села Теремцы и, невзирая на радиационную опасность, остались жить дома. Наши товарищи при облете заметили их и решили разузнать, в чем дело. Причина отказа от эвакуации одна — любовь к земле, где они родились, выросли, состарились. Решили, как они заявили, умереть на этой земле. Естественно, что заботиться о них было некому, так как все были эвакуированы. Кауров и Евстафьев взяли над ними шефство.

Пока мы обходили эту небольшую деревеньку, хозяева сварили чудную уху из судака. Без особой боязни (вот что значит незримость опасности, которую не приученный к ней человек попросту игнорирует) мы с аппетитом съели по две миски этого вкусного кушанья. За ухой старожилы рассказали нам о своей жизни, о минувшей войне и личном участии в былых сражениях. Один дедуля оказался бывшим разведчиком, майором в отставке.

День клонился к вечеру. Вертолетчики отлили керосина в пустые емкости и отнесли их во двор старикам. В керосине те остро нуждались. Мы тепло распрощались с гостеприимными хозяевами и взмыли в небо. Так больше мне и не довелось побывать в Теремцах, а потому и не знаю, как сложилась дальше судьба этих милых престарелых людей. Кажется, два года спустя чуть ли не их показывали по телевидению.

В вертолете мы все погрузились в грустные раздумья. Каждый думал о своем. Я снова вспомнил свою маму, которой в августе 1986 года исполнилось восемьдесят шесть лет. Одна живет в Гремячьем. Сколько лет уговариваю ее бросить этот ветхий, неказистый домик и переехать ко мне в Москву! Но ни на какие уговоры она не поддается, особенно после смерти отца. Душой и телом приросла к родной земле, и ничто ее больше не прельщает. Свой садик и огород она в эти преклонные годы обрабатывает сама, да малость помогают моя старшая сестра Мария с мужем Василием, которые живут в Воронеже.

Пока мы летели назад, я все мысленно пытался сравнить Теремцы, расположенные у Днепра, и Гремячье, лежащее у тихого Дона. И то и другое село были удивительно красивы, но только Теремцы теперь были почти безжизненными. И такая тоска охватила меня!

Вскоре вертолет приземлился, и я, выйдя из него, заговорил с Георгием Алексеевичем о предстоящей поездке в Полесское для уточнения радиационной обстановки в самом райцентре. Эта поездка была вызвана замечанием, сделанным мне председателем правительственной комиссии Г. Г. Ведерниковым: якобы кто-то из наших офицеров исподволь замеряет в Полесском уровни радиации и информирует население об опасности проживания. Я проглотил, как говорится, эту пилюлю всенародно, но Геннадий Георгиевич подчеркнул, что нужно разобраться, найти виновников и принять меры, а заодно уточнить истинную картину радиационной обстановки в Полесском.

Вскоре мы были у себя, где нас с нетерпением ждал генерал-майор В. Е. Евдокимов. Речь зашла о делах, связанных с приездом первого заместителя министра обороны СССР генерала армии П. Г. Лушева. Мы в спокойной и деловой обстановке обсудили доклады по направлениям, подготовили нужные справки, уточнили по секторам радиационную обстановку, ход и объем выполнения работ войсками, определили постановочные вопросы.

Генерала Евдокимова отличает от многих других прекрасная черта: в любой обстановке совершенно спокойно, без суеты он выслушивал всех заместителей, учитывал их мнения, а потом уже, обобщая толковые предложения, очень умело и грамотно формулировал окончательное решение. Совещания, как правило, были короткими, но деловыми.

В трудные минуты нашей напряженной жизни Василий Евдокимович умел снять усталость рассказом об интересных эпизодах своей службы. Помню, мы ужинали очень поздно и от сильной утомленности почти ничего не ели. Тут он начал рассказывать о своей службе в Китае. Много рассказал интересного. С юмором обрисовал посещение одного провинциального китайского «шанхая», то есть невзрачного ресторанчика, где офицеры иногда ужинали.

Генерал армии П. Г. Лушев прибыл к нам с большой группой генералов и офицеров. В десять часов утра он заслушал Евдокимова, заместителей и других специалистов по направлениям. Он требовал докладывать сжато по самым главным, принципиальным вопросам, давать точную оценку, делать выводы и конкретные предложения. После каждого заслушанного доклада комментировал его, тут же давал указания нам или прибывшим с ним генералам и офицерам. Метод его работы мне импонировал. Это тоже была своеобразная наука, когда извлекаешь определенную пользу для себя из опыта работы старшего начальника.

Впервые я познакомился с генералом армии в 1975 году, когда мы готовили крупные учения по гражданской обороне сразу в двух округах — Приволжском и Уральском. Будучи командующим Приволжским военным округом в звании генерал-лейтенанта, он вник в подготовку этого учения, оказывал всяческую помощь в создании крупного натурного полигона и подготовке войск и невоенизированных формирований. Я же с группой офицеров, прибывших из Москвы, несколько месяцев провел на этом полигоне. Мой заместитель, полковник М. И. Бушуй, полковники С. С. Авакимов, А. А. Чулкин, офицеры из округа дневали и ночевали на этом полигоне. И старания наши были отмечены командующим войсками округа. О нем и теперь говорят, что он уважает трудолюбивых генералов и офицеров.

К подготовке данного учения было подключено полностью управление по гражданской обороне округа, которое возглавлял в ту пору высокообразованный, выдержанный и честный генерал Г. К. Остапишин. Прошло добрых два десятка лет после этого, а Григорий Карпович помнит многое. Однажды он поделился своими воспоминаниями об А. Т. Алтунине.

К учению части гражданской обороны, офицеры управления округа готовились тщательно. Привлекаемый на учение батальон имел уже опыт тушения горящей скважины. За несколько месяцев до учения на левом берегу Волги в районе Энгельса вспыхнул пожар на одной из скважин. Только на третий день министр нефтехимической промышленности (к сожалению, фамилии его не помню) обратился к министру обороны с просьбой о помощи в ликвидации пожара. Необходимо отметить, что в объединении «Татнефть» в районе Альметьевска имелось невоенизированное формирование этого министерства, хорошо укомплектованное и обеспеченное необходимой техникой, прекрасно оборудованный полигон, на котором учились пожарные и на котором проводилось указанное учение, но министр в то время не занимался вопросами гражданской обороны и не знал о наличии в своем ведомстве этих сил и средств, поэтому и обратился к министру обороны. По-видимому, он и не представлял, что этими вопросами занимается начальник Гражданской обороны страны. Не представлял этого и министр обороны маршал А. А. Гречко. Вместо того чтобы поставить задачу генералу армии А. Т. Алтунину, министр обороны обратился к командующему войсками Приволжского военного округа, генерал-полковнику Ю. А. Науменко с вопросом: «Чем можно помочь в ликвидации пожара?» Как бы то ни было, подразделение гражданской обороны на седьмой день ликвидировало пожар, а по вине министра нефтехимической промышленности три лишних дня горел газовый факел. Сколько сгорело ценного сырья, одному богу известно.

По-разному встречают прибытие военных начальников в войсках. От одних разбегаются, стараются не попасть на глаза, чтобы не быть оскорбленным, униженным. Прибытие генерала армии А. Т. Алтунина вызвало старание всего личного состава частей и управления округа, ритм жизни и подготовки частей не изменился. Офицеры и генералы округа знали его по прежней совместной службе, по прежним встречам. Это был лучший представитель генералов высшего эшелона Советских Вооруженных Сил. Честный, высоконравственный, широко мыслящий человек, дальновидный, хорошо подготовленный военачальник. Умел выслушивать мнение подчиненного, соглашался, если видел в этом мнении рациональное зерно, умело пытался убедить, если человек в чем-то заблуждался.

Помнится такой случай. В 1976 году вновь назначенный министр обороны маршал А. А. Гречко проводил одно из первых своих учений с несколькими округами, в том числе с Прибалтийским. На учение, кроме управления округа, была привлечена одна из мотострелковых дивизий. Представителем министра в округе был замминистра по боевой подготовке генерал армии В. А. Пеньковский. Дивизия была выведена в район, доукомплектовалась, получила задачу выдвинуться ночным маршем в новый район в готовности к совершению комбинированного марша — танки и другая тяжелая техника — железной дорогой, остальные части — своим ходом в западном направлении.

Командир дивизии принял решение на выдвижение в новый район, доложил решение генералу армии Пеньковскому и приступил к подготовке частей к выполнению задачи. Генерал-лейтенант Алтунин, командующий армией, прибыл в дивизию, тоже заслушал решение командира, связался с ВОСО округа, получил данные, что железнодорожные эшелоны начнут прибывать для погрузки техники через два часа. Станции погрузки находились рядом с районом расположения дивизии. Командарм предложил командиру дивизии пересмотреть свое решение — оставить гусеничную технику на месте в готовности к погрузке, с остальными силами выйти в новый район сосредоточения.

Командир дивизии согласился с логикой командарма, уточнил свое решение, доложил новое решение генералу армии Пеньковскому. И первое, и второе решения были выслушаны и утверждены без замечаний. Ночью дивизия вышла в новый район сосредоточения без танков и инженерной техники, о чем командир дивизии шифром донес в округ, а округ, в свою очередь, отправил донесение министру обороны.

Министр обороны посчитал, что его приказ не выполнен, возмутился и потребовал объяснения от генерала армии Пеньковского, почему тот, будучи в дивизии, не потребовал точного выполнения приказа министра. Генерал Пеньковский обвинил в недисциплинированности командира дивизии. Затем он позвонил по телефону командарму, который был еще в дивизии, и сообщил ему о разговоре с министром.

Генерал-лейтенант Алтунин сразу же возразил, что тут виноват не командир дивизии, не его недисциплинированность, а командарм, что это личная вина его, Алтунина, что генерал армии Пеньковский был свидетелем этого вмешательства. Этот пример говорит о многом.

На учения в Приволжском и Уральском военных округах прилетел начальник Гражданской обороны СССР генерал армии А. Т. Алтунин. Учения были спланированы по личному его указанию и направлены на отработку всех элементов ведения неотложных спасательных и аварийно-восстановительных работ в очагах ядерного поражения. Имитация очага поражения была максимально приближенной к реальным условиям.

Помню такой эпизод. Когда расчет на турбореактивной установке приступил к тушению крупного пожара, с ним не смогли справиться из-за высокой температуры огня. Весь пожарный расчет, кроме механика-водителя, мигом спрыгнул с установки и убежал прочь, хотя люди были в специальных теплоотражающих костюмах. Мужество проявил механик-водитель, он спас машину от огня.

Это был показатель слабой психологической подготовки пожарных. Но, несмотря на это, учение достигло своих целей, все участники получили высокую оценку от генерала армии А. Т. Алтунина и командующего войсками Приволжского военного округа генерал-лейтенанта П. Г. Лушева.

Узнал ли меня генерал армии Лушев теперь, спустя одиннадцать лет? Меня включили в группу его сопровождения для посещения войск по всем секторам в Чернобыле. Мы прилетели в Чернобыль. Завернули на атомную станцию. Я подошел к Лушеву, подал белый «лепесток» для защиты органов дыхания и сказал: «Прошу надеть эту немудреную защиту». Потом помог ему закрепить его на носу и голове, и мы отправились по назначению. После осмотра станции генерал армии вернулся вместе с нами в Чернобыль и начал внимательно заслушивать доклады о проделанной работе по направлениям. Первыми докладывали генералы Б. А. Плышевский, В. Н. Бухтояров, Ю. П. Дорофеев, М. Т. Максимов и другие. Запутаннее всех докладывал генерал-майор Бухтояров, а потому ему больше и досталось. Мне показалось, что он владел обстановкой, но почему-то растерялся.

Хороший, выдержанный доклад получился у генерал- лейтенанта М. Т. Максимова. Он касался работы развернутых пунктов специальной обработки техники и хода строительства зимних ПуСО. Максимов объективно доложил о неудовлетворительном ходе строительства зимних ПуСО, что было поручено Минэнерго СССР. Генерал армии Лушев прервал доклад Максима Тимофеевича: «Имейте в виду, товарищ Максимов, сражайтесь хоть с самим министром энергетики, но с вас я спрошу за их готовность к зиме». Максим Тимофеевич не пререкался, не пытался доказывать свою непричастность к возникшим трудностям. Он коротко, по-военному, ответил: «Есть».

В Чернобыле Максим Тимофеевич, как химик-специалист, выложился до предела. Приятно иметь дело с такими людьми.

После официального заслушивания руководящего состава генерал армии Лушев направился в войска. При встречах с солдатами он был исключительно внимателен к их нуждам. Как правило, вопросов ему задавалось много, и все по существу. Были и каверзные. В воинской части у химиков один солдат сообщил, что командиры и финансисты хитрят с оплатой за работу в зонах с повышенной радиацией. Командирам, финансистам и политработникам генерал армии «дал перцу». Этот эпизод я запомнил хорошо, а те, кого прямо касалось, наверное, долго не забудут. Но все было справедливо, без предвзятостей.

Зашли в одну из больших утепленных палаток на 50 коек. В палатке чисто, уютно и чувствуется, будет тепло и зимой. Генерал армии спрашивает замполита части: «А где радио?» Тот растерялся и не знает, что сказать. А говорить было нечего, так как до сих пор радиоточки не были оборудованы. Тоже произошел конфуз. Тогда один солдат притащил огромный радиоприемник. Он решил выручить замполита: вот, мол, смотрите, радио у нас есть. Но этот номер не прошел.

Прибыли мы к саперам. С нами был маршал инженерных войск С. X. Аганов. Он был в спецодежде, но без погон. Этот высокообразованный военный инженер, эрудированный в разных областях науки и культуры, обладал крепкой памятью. Так вот, когда генерал Лушев встретился с воинами-саперами, он спросил у них: «А кто у вас начальник инженерных войск?» Солдаты почти хором назвали маршала Аганова. Тогда он спросил: «А где маршал Аганов сейчас?» Ему ответили: «Рядом с вами». Солдаты, сержанты и офицеры знали своего маршала в лицо, так как он не раз был в подчиненных войсках в период ликвидации последствий аварии.

На этой встрече солдаты меньше задавали вопросов, но все же они были. Один солдат без стеснения встал и сказал, что тыловики, особенно работники продслужбы, стали хитрить с дополнительным питанием, редко выдают положенные фрукты и соки. «Мы знаем, — утверждал солдат, — что завоз фруктов и соков идет, а вот на стол к нам не всегда попадает». Тут-то был полный разнос офицерам тыла, и особенно работникам продслужбы.

Чуть позже мы осмотрели состояние специальной техники химиков, ее приспособленность к защите от проникающей радиации, содержание, готовность. Генерал армии техническим состоянием, «раскуроченностью» отдельных машин остался недоволен. Был в это время от химвойск генерал Бухтояров, которому изрядно перепало. Требования предъявлялись справедливые, так что обиженных, мне кажется, не было. И как можно было обижаться, например, одному видному политработнику, генералу, если на вопрос: «А сколько вы лично поощрили солдат, сержантов и офицеров за активное участие в ликвидации последствий аварии?» — он вынужден был ответить: «Ни одного»?

Можно было бы и дальше приводить примеры, но не в этом суть дела. Все эти негативные примеры были лишь отдельными эпизодами. В целом же в этот сложный и напряженный период ликвидации последствий аварии у большинства ее участников была высочайшая ответственность, начиная от крупных военачальников и кончая рядовым солдатом. В этом мы еще раз убедились в ходе объезда войск вместе с генералом армии П. Г. Лушевым.

Надо сказать, что каждый приезд большого начальника — это, с одной стороны, стимул для активизации работы подчиненных, а с другой — отвлечение от выполнения основных функциональных обязанностей, текущих дел. Приходится вертеться.

Вот и сейчас, улучив удобную минуту в ходе сопровождения Лушева, вместе с капитаном 1 ранга Кауровым и офицером-химиком мы умчались в Полесское выполнять поручение Г. Г. Ведерникова. Напомню: речь шла об уточнении радиационной обстановки в отдельных местах района и о выявлении источников информации для панических слухов.

Как показали тщательные измерения, радиационная обстановка была не совсем нормальной. А пресловутая утечка информации произошла в результате свободной интерпретации гражданскими людьми слова, неосторожно оброненного одним нашим специалистом. Дело, как говорят, не стоит выеденного яйца. Однако этот случай еще раз напомнил нам, насколько нужно быть осторожным с информацией в критических ситуациях. Суть не в том, чтобы скрыть от населения правду, а в том, чтобы не посеять ложь, могущую привести к серьезным последствиям. Здесь есть, на мой взгляд, аналогия с поведением врача у постели больного.

Обо всем этом и было своевременно доложено Г. Г. Ведерникову.

Но вернемся к делам Чернобыля.

На территории, в зданиях и других сооружениях АЭС постоянно сохранялась напряженность. Всех, кто работал здесь, беспокоила радиационная обстановка, которая была сложной и переменчивой. Уровни радиации в контрольных точках, расположенных в сотнях метров друг от друга на территории АЭС, различались порой во много раз.

Для оценки радиоактивного заражения внутри зданий, сооружений, а также всего оборудования была создана специальная группа из офицеров-разведчиков, которая не только проводила замеры уровней радиации, но и разрабатывала рекомендации по их снижению.

 Но встречались и такие офицеры, которые компрометировали это высокое звание даже в такой критической обстановке. Помню, как-то с полковником A.M. Невмовенко зашли поздним вечером в гостиницу небольшого городка: поужинать не успели и решили взять что-нибудь в буфете. В это время распахнулись двери ресторана, и мы увидели: за столом сидят и пьют водку офицеры, хотя официально в ресторане разрешалось пить только сухое вино. Мы прошли с Анатолием Михайловичем в кабинет к администратору и попросили пригласить сидящего за столом полковника. Понурив голову, подходит. Спрашиваем: «Кто вы?» — «Командир части», — «А кто с вами?» Отвечает: «Замполит, комбаты», — «Почему приехали пьянствовать так далеко?» — «Захотелось выпить — вот и все», — буркнул этот командир. Что говорить с пьяным!

Дорого обошлось посещение ресторана в Овруче и командиру, и его собутыльникам. Все они были привлечены к строгой партийной и административной ответственности. Вот и такие офицеры попадались в Чернобыле.

 А солдаты, видя, как ведут себя командиры, тоже иногда бродили, только не по ресторанам, а по селам, и покупали самогон. Приходилось принимать исключительно жесткие меры по поддержанию дисциплины и порядка.

Надо сказать, случаям пьянства способствовали досужие разговоры: якобы спиртное снижает воздействие радиации на организм. Я не знаю, правда ли это, на себе не испытывал, а вот в воздействии спиртного на разум пьющих уверен, особенно если доза превышает предельно допустимую для данного индивидуума. И главное, попадались пьяными те, кто не работал в особо опасных местах Чернобыльской АЭС. Уж туда мы отбирали людей высоконравственных, физически закаленных, с сильной волей, настоящих патриотов Родины.