Невидимый противник

Родился я и вырос в селе Гремячьем, что на Дону. В армии служу более 37 лет. А вот любовь к земле и с годами не утратилась. Не могу понять умом: ну почему человек не может быть настоящим хозяином своей земли? Ведь как же прав писатель Василий Травкин, который говорит, что крестьянин без земли — весьма забавно! Впрочем, у нас от крестьянина осталось только название. Могучий слой русского крестьянства вырублен, изничтожен до основания. В современной деревне, как это ни горько, преобладает бесхозяйственность, поденщина. Заждалась земля хозяина... Трудно не согласиться с писателем, а тем более мне.

Мы с моим близким и давним другом полковником Геннадием Васильевичем Граммаковым, как и многие другие военные, тоже рванули спасать свои посадки от мороза. Езды до наших участков, что рядом с поселком Ивакино, в пределах полутора часов. За разговорами в дороге время пролетело незаметно. И это бывает нередко, когда с тобой рядом настоящий друг. Тут уж тем для разговоров, шуток — хоть отбавляй. Мой спутник Геннадий Васильевич — человек с большой армейской биографией. По профессии финансист. Но до чего же талантлив! Помню, я возглавлял комиссию по проверке гражданской обороны Якутской АССР. Он был в составе комиссии и проверял всю финансовую деятельность республиканского штаба Гражданской обороны. Проверка закончилась возбуждением уголовного дела по неправильному расходованию денежных средств. Нити тянулись и в наш штаб Гражданской обороны Российской Федерации. Забавно: когда мы с Геннадием Васильевичем докладывали Предсовмина Якутии В. И. Петрову результаты общей проверки, он в конце вдруг предложил Граммакову должность министра финансов. Вот с тех пор я частенько называю его министром. Нас сблизили и армейская служба, и нелегкие, затяжные командировки, и не менее важное обстоятельство — неравнодушное отношение к стихам великих поэтов России, таких, как Фет, Тютчев, Пушкин, Баратынский, Есенин, Кольцов, и многих других.

...И вот мы уже в «Дубраве». Всю ночь жгли солому. Дым окутывал густой пеленой деревья и спасал их от мороза. Когда же нас дым доводил до слез, мы бежали в дом, пили горячий чай, ели бутерброды и, малость передохнув, вновь жгли солому. Так незаметно, в дыму и гари, пролетела эта ночь 26 апреля 1986 года, которая стала самой трагической для всей нашей планеты.

Разумеется, никто из нас не мог предположить, что в эту же роковую ночь за сотни километров от Москвы произошла страшная беда, которая практически отразилась на каждом из нас. Авария в Чернобыле болью отозвалась в сердцах миллионов. Но мы пока еще ничего не знали.

Для нас все началось с пронзительного телефонного звонка из Москвы. Комендант дачного поселка, участник Великой Отечественной войны, сапер 62-й армии маршала Чуйкова М. И. Журавлев, который в жаркие дни Сталинградской битвы под градом пуль и снарядов обеспечивал переправу через Волгу, бегал теперь по дачам офицеров и генералов и передавал всем, что объявлен «сбор», а для чего — он, естественно, не знал.

В общем-то, в этом не было ничего необычного. Офицеров гражданской обороны вызывают на службу в нерабочее время довольно часто: где-то разбушевалась стихия, вспыхнули лесные пожары, угрожает гидротехническим сооружениям ледоход, произошло землетрясение, а то и просто очередная тренировка или учения.

Потушили мы с Геннадием Васильевичем свои костры, привели себя в порядок и на скоростях в Москву. Заехали домой, переоделись и в штаб, на службу.

Как бы то ни было, но через два часа мы были в кабинете начальника штаба Гражданской обороны РСФСР. Здесь собрались все его заместители и начальники отделов. Весь облик его будто говорил: случилось нечто чрезвычайное. И первые же его слова подтвердили наши предположения: «Товарищи! В стране произошло чрезвычайное происшествие — взрыв на Чернобыльской АЭС. Обстановка там очень сложная, и многое пока неясно. Я только что от товарища Воротникова Виталия Ивановича. Принято решение в штабе Гражданской обороны России и в ряде АССР, краев и областей Российской Федерации, которым может угрожать радиоактивное заражение, создать оперативные группы и установить контроль за возможным загрязнением радиацией. С этого момента и до особого распоряжения наш штаб переходит на круглосуточнуя работу. Оперативную группу штаба будут возглавлять генералы — мои заместители. Первым сегодня заступает на дежурство генерал-лейтенант Попов Глеб Всеволодович...»

Таким было для нас начало длинной цепи драматических событий, которые стали известны всей планете как чернобыльская трагедия.

Сразу же после совещания мы, как люди военные, по первым отрывочным данным пытались смоделировать ситуацию. Прикидывали, взрыву какого по мощности ядерного заряда могут соответствовать последствия аварии. Сошлись на мысли, которая может показаться парадоксальной и даже кощунственной: авария в Чернобыле по некоторым параметрам и особенно радиоактивному загрязнения ничуть не «лучше» ядерного взрыва. Тем более что теперь долгое время будут выделяться радиоактивные выбросы, заражая почву, воду, растительность, продукты питания.

Чернобыльская трагедия поставила много вопросов: технических, организационных, нравственных. Мы привыкли к людям-символам. Если культ, то Сталина, если волюнтаризм, то Хрущева, застойные годы — Брежнева, перестроечные — Горбачева. Словно и не было многих и многих борцов с негативными явлениями и столь же немалого количества карьеристов, прихлебателей, жуликов, просто подонков, чьими усилиями эти явления распространялись. Словно и не было объединенных определенными интересами классов, социальных групп в нашем обществе, словно нет противоречий и борьбы между ними.

Нечто подобное просматривается и на примере Чернобыля. Залечивать раны после аварии, порожденной преступной халатностью, пришлось армии, гражданским специалистам, ученым. Но и в этой ситуации за единицами широко известных героев — десятки, сотни и тысячи простых солдат и офицеров, проявивших не меньший героизм, а за должностными лицами, осужденными судом,— десятки и сотни тех, кто так или иначе способствовал их преступления. Но где сегодня грань между теми и другими? Или, может быть, кому-то выгодно раствориться в общей массе? Чтобы не было ни героев, ни преступников, а все были равны? И как сделать, чтобы каждому (именно каждому!) воздать должное, дабы восторжествовала справедливость?

Над этими и другими вопросами мне и хотелось бы поразмышлять вместе с читателями в этой книге. А отправными пунктами наших размышлений пусть станут действительные события, факты, живые и мертвые люди, с которыми мне довелось длительное время работать в зонах ряда областей, подвергшихся радиоактивному заражения, и у разлома четвертого энергоблока, а позже встречаться в больничных палатах, которых я наблюдал в экстремальных ситуациях и в минуты спокойных раздумий.

Итак, бой с невидимым противником начался для нас 26 апреля. И, как всякий бой, он высветил, чего стоит каждый его участник, выявил достоинства и изъяны в подготовке войск и управлении ими. Но обо всем по порядку.

27 апреля 1986 года в 9 часов 00 минут я принял дежурство по оперативной группе от генерал-лейтенанта Г. В. Попова. Глеб Всеволодович, активный участник войны, организовал работу оперативной группы по-боевому: офицеры были распределены по направлениям и добывали необходимые сведения о состоянии радиоактивного заражения на местности, объектах, продуктах питания от подчиненных штабов Гражданской обороны автономных республик, краев и областей. На основных автомобильных магистралях, ведущих к Москве, а также в ряде городов Российской Федерации были развернуты и функционировали контрольные посты и пункты специальной обработки по дезактивации автомобильного транспорта. На постах велся строгий контроль и учет зараженной техники. Автомобильный транспорт был самым опасным объектом переноса радиоактивных загрязнений. Помню десятки случаев, когда в мое дежурство поступала нестандартная и несколько необычная информация по задержке радиоактивно зараженного транспорта даже на подъездах к Москве.

Наиболее характерный из них. 16 мая в 3 часа ночи позвонил начальник оперативной группы штаба Гражданской обороны Московской области и доложил, что на одном из постов задержана грузовая машина «ЗИЛ-131», которая везет сыр из Брянска в Москву. При дозиметрическом контроле обнаружен повышенный фон радиации, причем только на машине. Дежурный спросил меня: «Что делать?» Я ему: «Ну, если сами не знаете, тогда слушайте: сыр срочно перегрузить в первую попавшуюся «чистую» машину с помощью ГАИ, а этот автомобиль дезактивировать». Под утро доложили, что машину отмыли и отправили по назначению.

Были зафиксированы и случаи другого рода: машина совершенно радиоактивно чистая, а продукция заражена выше допустимых норм.

Исключительно добросовестные дозиметристы на контрольных постах круглосуточно несли дежурство вместе с работниками Госавтоинспекции и задерживали радиоактивно загрязненный автотранспорт. Среди автолюбителей было немало недовольства в связи с частыми заторами на дорогах. Было это на многих магистралях, ведущих в Москву, Ленинград, Минск, Ростов-на-Дону, Воронеж, Калугу. Но жесткий контроль ставил надежный заслон на путях проникновения в глубь страны радиоактивно зараженных частиц на автомобилях, особенно тех, которые следовали с южного и западного направлений, то есть с Украины и из Белоруссии.

Без преувеличения скажу, что наша группа работала по-фронтовому. За сутки дежурства офицеры обычно окончательно выматывались. Всю ночь «выбивали» сведения, а к 8 часам утра на карту уже наносилась уточненная радиационная обстановка. Карты районов с наиболее сложной обстановкой готовились отдельно. К картам разрабатывались специальные графики изменений радиационной обстановки — начиная с первого дня после аварии. Отдельно прилагались сводные таблицы по основным показателям зараженности местности, воды, продовольствия, транспорта и т. д.

Признанным авторитетом в оценке и анализе радиационной обстановки был, к примеру, полковник Евгений Иванович Коптелов. Он образец современного высокоэрудированного, интеллигентного офицера. Его отличали аккуратность и аналитический склад ума. Никогда не было лишних слов в его речи и докладах. Кроме всего прочего, он постоянно занимался спортом, по лыжам неизменный чемпион объединенного спортивного коллектива Гражданской обороны СССР. А потому он в свои 55 лет легко переносил тяжелые физические и психологические нагрузки в любое время суток. Начальник штаба Гражданской обороны РСФСР генерал- полковник Дмитрий Андреевич Крутских ценил Коптелова, но и «гонял» по всем областям, подверженным радиоактивному загрязнению.

Забегая несколько вперед, скажу: когда я уже вовсю трудился в Чернобыле, вдруг примерно в августе приехали посланцы России — начальники отделов полковники Е. И. Коптелов и Ю. К. Сорокин. Спрашивая: «А вы-то зачем?» Оказывается, их направил в командировку генерал-полковник Д. А. Крутских для изучения накопленного опыта по ликвидации последствий аварии в Чернобыле. Выделил я им вертолет, и они несколько дней летали и воочию знакомились с радиационной обстановкой на местности, а не по картам.

Как правило, к 8 часам утра печатался доклад с анализом обстановки, выводами и конкретными предложениями. Особенно часто откорректированный мною доклад печатала Лена Пряхина. Казалось бы, совсем гражданский человек и что ей до наших хлопотных дел? Однако она печатала вплоть до моего отъезда в Чернобыль. Я не помню, чтобы она проявила недовольство или опоздала в штаб к 7 часам утра. Много у нас замечательных, понятливых советских людей.

В 8 часов ежедневно начальник штаба Гражданской обороны РСФСР генерал полковник Д. А. Крутских заслушивал доклад начальника оперативной группы обо всех деталях обстановки и после этого уезжал в Совет Министров для доклада правительственной комиссии РСФСР. Когда доклад его проходил успешно, он приезжал окрыленный, в добром настроении, шутил, но стоило кому-то из нас допустить оплошность — получай по заслугам. Строго, но справедливо.

Порой обстановка была нервозной, офицеры хронически недосыпали и иногда допускали неточности. Многие из нас и после дежурства оставались на службе и продолжали каждый по своему направлению вести работу. Честно сказать, были офицеры, которые к такому режиму работы оказались неподготовленными и тяжело переносили нагрузки. Иногда проявлялось и неумение офицеров решать нестандартные задачи.

Во многих областях Российской Федерации обстановка была беспокойной, особенно в Брянской, Тульской, Калужской, Липецкой, Воронежской областях. В эти области вылетали члены правительственной комиссии России, министры, генерал-полковник Д. А. Крутских, офицеры штаба и многие другие руководители и специалисты.

Как-то в 23 часа позвонил мне Дмитрий Андреевич и приказал на завтра к 10 часам утра вызвать с картами по обстановке начальников штабов Гражданской обороны Калужской, Тульской, Воронежской и ряда других областей для заслушивания.

Для некоторых из них приглашение было неожиданностью. За ночь едва добрались. Отдельные доклады были сумбурные. Разбор Дмитрий Андреевич сделал суровый, а некоторые уехали со взысканиями. Для них был назначен день повторного заслушивания. Большинство же начальников штабов своевременно овладели обстановкой, привели в готовность соответствующие службы гражданской обороны. Особенно четко было поставлено дело в Московской области, где начальником штаба был Герой Советского Союза генерал-майор Николай Петрович Варягов, в городе Москве — генерал-лейтенант Анатолий Васильевич Ермаков. Словом, экстремальная ситуация дала четкую оценку деловым и нравственным качествам многих должностных лиц, их организаторским способностям. Вместе с тем ряд таких оценок оказался для нас полной неожиданностью. Взять, к примеру, начальника штаба Гражданской обороны Воронежской области полковника Л. Ф. Лизова. В середине апреля 1986 года, то есть всего за полмесяца до описываемых событий, в Воронежской области на реках Воронеж и Дон создалась чрезвычайно опасная обстановка в период половодья. На реке Воронеж от берега оторвало плавучий кран и понесло на мост, столкновение с которым создавало угрозу его разрушения. Полковник Лизов проявил тогда армейскую находчивость и смекалку. Находясь в вертолете, он по рации связался с военными летчиками, попросил безотлагательно направить самолет, сообщил нужные координаты для бомбометания по этому плавучему крану, дабы его потопить. Летчики отреагировали немедленно. Прицельное бомбометание — и крупный мост через реку Воронеж и плотина были спасены.

А ровно через две недели произошла авария в Чернобыле. В Воронеже срочно собралась чрезвычайная комиссия. Оперативный дежурный в течение двух часов не мог найти начальника штаба. Была допущена халатность и дежурного, и самого Лизова. Эта комиссия постановила ходатайствовать об отстранении полковника Л. Ф. Лизова от должности, несмотря на то, что он привел доказательства, что был действительно занят по службе. Командование сочло применение столь строгой меры к находившемуся ранее на хорошем счету офицеру справедливым.

Я и сам не раз задумывался: справедливо ли такое? Служит человек безупречно 25—30 лет, и вдруг на тебе — один раз не оказался там, где положено, и вся предыдущая служба, доброе имя вроде бы и насмарку... Размышляя над этим, прихожу к выводу, что так и должно быть. Ведь задача офицера в том и состоит, чтобы всей службой готовиться к тому, чтобы в нужный момент оказаться в нужном месте и незамедлительно действовать как полагается. Этот нужный момент для кого-то наступает один раз в жизни, для кого-то не наступает вовсе. Но готовность к нему — смысл нашей службы. Конечно, это постоянное напряжение дается нелегко, но оно необходимо. И если бы каждый в полной мере понимал это, не было бы ни рустов, ни чернобылей и других аварий, уносящих порой человеческие жизни.

Пример с полковником Лизовым не был типичным. В целом развертывание системы наблюдения и контроля на территории ряда областей Российской Федерации было произведено весьма оперативно. Теперь все зависело от конкретных людей, их профессиональной подготовленности, ответственности и нравственной позиции. Задача стояла одновременно простая и сложная: быстро и точно оценивать обстановку, оперативно передавать информацию о ней, принимать необходимые меры. Но, как показала жизнь, выполнение этой задачи потребовало от ряда должностных лиц определенного гражданского мужества, которого хватило не всем.

Подлинно драматические события развернулись на Чернобыльской АЭС, в самом Чернобыле и в Припяти в первые часы после аварии. И причиной их стала не только вышедшая из-под контроля энергия атома, но и вполне контролируемые человеческие страсти — как высокие, так и низменные. Но всему этому предшествовала разыгравшаяся трагедия века. Она совершилась глубокой ночью...

Поскольку мне по долгу службы приходилось не раз принимать участие в ликвидации последствий стихийных бедствий, могу засвидетельствовать, что если по физическим затратам, масштабам работ они бывают сопоставимы с Чернобылем, то психологически бороться с «рукотворной» стихией куда сложнее. Когда идет борьба с природой, все люди оказываются «по одну сторону баррикад». Тут нет приукрашивания обстановки, попыток замазать какие-то негативные моменты. Здесь люди ни в чем не повинны, а потому положение дел представляют таким, каково оно есть на самом деле. На ряде же этапов ликвидации последствий чернобыльской аварии приходилось сражаться не только с незримым, но порой и с тщательно скрываемым недобросовестными должностными лицами противником...

Вообще еще до выезда в Чернобыль, находясь в Москве и получая соответствующую информацию, я пытался мысленно смоделировать ситуацию, отработать варианты действий людей в этой чрезвычайной обстановке, используя при этом опыт работ по ликвидации последствий стихийных бедствий. Хорошо понимал: один из важнейших вопросов, от которых зависит успех дела, заключается в том, как поведет себя в данных условиях каждый конкретный человек.

Теперь о технологии преступления.

В чернобыльской катастрофе человек был повинен от начала развития аварии и до конца. Процесс развития трагической аварии складывался примерно так. Четвертый энергоблок Чернобыльской АЭС в эксплуатации был введен в декабре 1983 года. На 24 апреля 1986 года была запланирована остановка блока на планово-предупредительный ремонт. Программа проведения испытаний с отключенными защитами реактора в режиме полного обесточивания АЭС была утверждена главным инженером Н. М. Фоминым, который не отличался особой компетентностью.

Проведение подобного опыта предлагалось многим директорам АЭС, но так как большинство руководителей понимали опасность и значительный риск, то все они отказывались играть с огнем.

Перед остановкой были запланированы испытания турбогенератора № 8 в режиме выбега с нагрузкой собственных нужд. Цель этих испытаний — экспериментально проверить возможность использования механической энергии ротора отключенного по пару турбогенератора для поддержания производительности механизмов собственных нужд блока в условиях обесточивания. Этот режим используется в одной из подсистем быстродействующей системы аварийного охлаждения реактора (САОР). При надлежащем порядке выполнение эксперимента на работающей АЭС не запрещалось.

Подобные испытания уже проводились и ранее на Чернобыльской АЭС. Еще тогда было выявлено, что напряжение на шинах генератора падает намного раньше, чем расходуется механическая энергия ротора при выбеге. В испытаниях, намеченных на 25 апреля 1986 года, предусматривалось использование специального регулятора магнитного поля генератора, который должен был устранить этот недостаток. Однако «Рабочая программа испытаний турбогенератора №8 Чернобыльской АЭС», в соответствии с которой они должны были проводиться, не была должным образом подготовлена и согласована.

Качество программы оказалось низким, предусмотренный в ней раздел по мерам безопасности составлен чисто формально. В ней указано лишь то, что в процессе испытаний все переключения делаются с разрешения начальника смены станции, в случае возникновения аварийной ситуации персонал должен действовать в соответствии с местными инструкциями, а перед началом испытаний их руководитель, инженерэлектрик, не являющийся специалистом по реакторным установкам, проводит инструктаж дежурной вахты. Помимо того, что в программе, по существу, не были предусмотрены дополнительные меры безопасности, ею предписывалось отключение системы аварийного охлаждения реактора. Это означало, что в течение всего периода испытаний, то есть в течение четырех часов, безопасность реактора окажется существенно сниженной.

В силу того что безопасности этих испытаний не было уделено должного внимания, персонал к ним не был готов, не знал о возможных опасностях. Кроме того, как это будет видно из дальнейшего, персонал допускал отклонения от выполнения программы, создавая тем самым условия для возникновения аварийной ситуации.

25 апреля в 1 час ночи персонал приступил к снижения мощности реактора, работающего на номинальных параметрах, и в 13 часов 05 минут турбогенератор № 7 был отключен от сети. Электропитание собственных нужд было переведено на шины турбогенератора № 8.

В 14 часов в соответствии с программой испытаний от контура многократной принудительной циркуляции (КМПЦ) была отключена САОР. Однако по диспетчерскому требованию вывод блока из работы был задержан. В нарушение регламента эксплуатация блока в это время продолжалась с отключенной САОР. Это была роковая ошибка Фомина.

В 23 часа 10 минут снижение мощности было продолжено. В соответствии с программой испытаний выбег генератора с нагрузкой собственных нужд предполагалось произвести при мощности реактора 700—1000 МВт (тепл.). Однако при отключении системы локального автоматического регулирования (ЛАР), что предусмотрено регламентом эксплуатации реактора на малой мощности, оператор Л. Топтунов не смог достаточно быстро устранить появившийся разбаланс измерительной части автоматического регулятора (АР). В результате этого мощность упала до величины ниже 30 МВт (тепл.). Только в 1 час 26 апреля 1986 года ее удалось стабилизировать на уровне 200 МВт (тепл.). В связи с тем, что в этот период продолжалось «отравление» реактора, дальнейший подъем мощности был затруднен из-за малого оперативного запаса реактивности, который к этому моменту был существенно ниже регламентного. Это понимали начальники смены А. Акимов и Л. Топтунов.

И все же испытания решено было проводить. В 1 час 03 минуты и в 1 час 07 минут дополнительно к шести работавшим главным циркулярным насосам (ГЦН) было включено еще по одному ГЦН с каждой стороны, с тем, чтобы после окончания эксперимента, в котором в режиме выбега должны были работать четыре ГЦН в КМПЦ, осталось бы четыре ГЦН для надежного охлаждения активной зоны.

Тут следует остановиться на особо важном преступнике— заместителе главного инженера АЭС А. Дятлове. Ведь это он в период проведения эксперимента командовал парадом. Он появился на Чернобыльской АЭС еще в 1973 году. До этого работал на одном из предприятий Дальнего Востока, где заведовал физлабораторией. На АЭС никогда прежде не работал и не знал их. И вот этот человек силой власти заставил оператора Л. Топтунова поднять мощность реактора. И тот поднял... Это был смертный приговор себе и многим товарищам.

Во всей этой трагедии были повинны А.Дятлов, Н.Фомин и директор АЭС В.Брюханов.

В 1 час 23 минуты 40 секунд начальник смены блока А. Акимов нажал кнопку аварийной защиты (АЗ-5), по сигналу от которой в активную зону вошли все регулирующие стержни и стержни аварийной защиты. Стержни прошли вниз, однако через несколько секунд раздались удары, и оператор увидел, что стержни-поглотители остановились, не дойдя до нижних концевиков. Тогда он обесточил муфты сервоприводов, чтобы стержни упали в активную зону под действием собственной тяжести.

А. Акимов многое не знал, так как никогда не работал даже старшим инженером управления реактором, который он пытался изучить, и даже сдавал экзамены на рабочее место. Но вот тонкости конструкции тех же поглощающих стержней он не учел, потому что был инженером-электриком. А ведь именно в конструкции поглощающего стержня притаились смерть и вся последующая трагедия чернобыльской ядерной катастрофы...

Примерно в 1 час 24 минуты раздались последовательно два взрыва. Над четвертым блоком, как свидетельствовали очевидцы, взлетели какие-то горящие куски и искры. Часть из них упала на крышу машинного зала и вызвала пожар.

Уму непостижимо, как преступно подбирались кадры на этот особо важный объект, которым было доверено проведение опаснейшего эксперимента.

Так же непостижимо уму и то, что на таком объекте, как АЭС, в погоне за сиюминутной выгодой решили проводить эксперимент. Но что удивительно, тот же Акимов до самой смерти, которая наступила 11 мая 1986 года, продолжал высказывать одну и ту же мучившую его мысль, что он делал все правильно. Не принято говорить о покойнике плохо, но невозможно удержаться от оценки безнравственности и отсутствия понимания лично Акимовым совершенного преступления. То же самое позже твердил и Дятлов.

Да разве можно было с такими знаниями ядерной энергетики, знаниями реактора браться за столь ответственный эксперимент? Безумие! Это же настоящая диверсия.

Основным мотивом в поведении персонала было стремление быстрее закончить испытания. Персонал совершил беспрецедентное преступление перед своим народом и всем человечеством. Такими же преступниками стали и руководители АЭС. Итак, авария сотворили одни, а расхлебывать пришлось ни в чем не повинным людям.

В результате взрыва в реакторе и выброса разогретых до высокой температуры фрагментов его активной зоны на крыши некоторых помещений служб реакторного отделения, деаэраторной этажерки и машинного зала возникло свыше 30 очагов пожара. Из-за повреждения отдельных маслопроводов, коротких замыканий в электрических кабелях интенсивного теплового излучения от реактора образовались очаги пожара в машинном зале над турбогенератором № 7, в реакторном зале и примыкающих к нему частично разрушенных помещениях.

Особенно жуткая обстановка сложилась в машзале, откуда пробкой вылетел старший машинист турбины В. Бражник, который сообщил о пожаре и тут же бросился в огонь и смертоносную радиация. Несколько человек последовали его примеру. Акимов и Дятлов тоже заглянули в машзал и увидели ужасную картину: горело в нескольких местах на 12-й и нулевой отметках, на желтом пластике выделялись раскаленные графитовые блоки и куски топлива. Седьмая турбина была завалена обломками кровли. Чад, черный пепел, хлопьями падающий вниз, хлещущее из разбитой трубы горячее масло, проломленная кровля, нависшая над пропастью машзала панель перекрытия. Акимов позвонил в пожарную часть.

В 1 час 30 минут на место аварии выехали дежурные подразделения пожарной части по охране АЭС из городов Припяти и Чернобыля. Первым прибыл караул лейтенанта В. Правика. Позже прибыл майор Л. Телятников.

Ввиду угрозы распространения пожара по покрытия машинного зала на соседний, третий блок и быстрого его усиления первоочередные меры были направлены на ликвидацию пожара именно на этом участке. Было также организовано тушение возникающих очагов горения внутри помещений с использованием огнетушителей и стационарных внутренних пожарных кранов. К 2 часам 10 минутам на крыше машинного зала и к 2 часам 30 минутам на крыше реакторного отделения основные очаги пожара были подавлены. К 5 часам утра пожар был ликвидирован. Но трагедия пожарных заключалась в том, что они совсем забыли, что пожар был на АЭС после взрыва четвертого атомного блока.

Пренебрегая мерами безопасности, пожарные получили такое облучение, которое стоило им жизни. Руководитель тушения пожара офицер Л. П. Телятников, ныне Герой Советского Союза, повинен в том, что не организовал периодическую замену всех расчетов с учетом радиационной обстановки, которой, по всей вероятности, он не владел. Ведь все пожарные, в том числе и Телятников, хорошо знали, что они охраняют атомную электростанцию, а потому должны были давным-давно отработать план борьбы с возможными пожарами в условиях радиации. Кроме того, они должны были иметь и соответствующую защиту и приборы радиационной разведки.

Авария на АЭС привела к полному разрушению реактора и его активной зоны, системы охлаждения, а также к разрушению здания реакторного зала, верхней плиты, герметизирующей реакторный отсек. Эта плита находилась почти в вертикальном положении. Верхняя часть реакторного зала была полностью разрушена, на крыши машинного зала, на территорию вокруг АЭС были выброшены целые графитовые блоки и их куски, железобетонные плиты, металлоконструкции. Из жерла реактора постоянно шел белый в несколько сот метров высотой столб продуктов горения (графита), а внутри реакторного пространства образовалось мощное малиновое свечение. Причинами свечения были раскаленные графитовые блоки, оставшиеся на месте, а также горение графита с выделением белесого продукта химической реакции — суммы оксидов углерода.

Первые измерения показали, что якобы существуют мощные нейтронные излучения. Если бы это было так, то некому было бы писать эти записки и некому было бы их читать. Человечество было на грани глобальной катастрофы. Бог или случай спас нас тогда: при последующих замерах и осмотре вблизи реактора наличие мощного нейтронного излучения не подтвердилось.