Исчадие ада

К исходу 26 апреля оставшиеся три реактора были заглушены. Четвертый, аварийный реактор беспрестанно извергал в атмосферу огромную массу высокорадиоактивных элементов, и они щедро высыпались вокруг АЭС, в городах Припяти, Чернобыле и далее разносились по всему белому свету. Население Припяти и Чернобыля, уже не говоря о других населенных пунктах, жило в неведении, никто о радиационной опасности не оповещал. Будто никогда не было в этих городах гражданской обороны, руководители которой в первые часы после аварии обязаны были известить свой народ и уберечь его от облучения.

Примерно около 21 часа 26 апреля в город Припять прибыл заместитель Председателя Совета Министров СССР Борис Евдокимович Щербина, с которым позже мне довелось работать. Он же возглавлял и Бюро по топливно-энергетическому комплексу в СССР. Теперь он стал первым председателем правительственной комиссии по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. До него пока еще не доходило, что в этих чернобыльских местах повсюду сеется радиоактивное заражение. Уже была заражена и территория и воздух, здания, сооружения, оборудование. Тут находился и министр энергетики А. И. Майорец, который только теперь признал, что действительно разрушен четвертый блок и взорван реактор. Вот только непонятно, кому пришла впервые в голову мысль, что надо срочно укрывать реактор в бетон, ибо, что делать с раскаленным и адски зараженным реактором, пока никто из прибывших светил не знал. Нужно было принимать немедленно решение об эвакуации. Но Щербина не торопился с эвакуацией. Он весьма спокойно сказал: «Не торопитесь с эвакуацией». Я больше чем уверен, что до Бориса Евдокимовича еще не доходила величайшая опасность радиации, нависшая над жителями не только городов Припяти и Чернобыля...

Председатель правительственной комиссии призывал всех, кто с ним находился, думать над тем, как заглушить реактор. Он воистину не верил, что реактор укротить нельзя. Он хорошо помнил, что в бытность его министром газовой промышленности пожарные часто укрощали разбушевавшиеся пожары на газовых скважинах и порой очень подолгу. Но то были газовые скважины...

После того как Щербина объявил о мозговом штурме, досужие умы понесли всякую околесицу. Одни предлагали поднять на вертолете огромный бак с водой и плюхнуть его на реактор. Сам Щербина предложил нагнать в подводящий канал, что был рядом с блоком, водометные катера и оттуда залить водой раскаленный реактор. Но кто-то из физиков убедил, что этого делать нельзя, так как ядерный огонь водой погасить невозможно: вода будет испаряться, и пар с топливом накроет все окрестности,— и эта идея отпала.

Один из досужих на ходу предложил забросать реактор песком и закрыть его таким образом наглухо. К сожаления, идею подхватили. Тут же запросили из Киева вертолетчиков.

Заместитель командующего ВВС Киевского военного округа генерал-майор Н. Т. Антошкин направился с вертолетчиками в Чернобыль. Тем временем правительственная комиссия наконец стала решать вопрос об эвакуации. Особенно настаивали на ней представители Гражданской обороны СССР и медики из Минздрава СССР. «Эвакуация необходима немедленно! — горячо доказывал первый заместитель министра здравоохранения СССР Е. И. Воробьев.— В воздухе плутоний, цезий, стронций... Состояние пострадавших в медсанчасти свидетельствует об очень высоких радиационных полях. Щитовидка людей, детей в том числе, нашпигована радиоактивным йодом. Профилактику йодистым калием никто не делает... Поразительно!»

Борис Евдокимович подвел итог: «Эвакуируем город 27 апреля. Вся тысячу сто автобусов подтянуть ночью на шоссе между Чернобылем и Припятью. Вас, генерал Бердов, (замминистра внутренних дел УССР.— Н . Т . ), прошу выставить посты к каждому дому. Никого не выпускать на улицу. Гражданской обороне утром объявить по радио необходимые сведения населения, а также уточненное время эвакуации. Разнести по квартирам таблетки йодистого калия. Привлеките для этой цели комсомольцев».

Б. Е. Щербина, замминистра электроэнергетики Г. А. Ташарин и академик В. А. Легасов на вертолете поднялись в ночное время в небо и зависли над аварийным четвертым блоком АЭС. Щербина в бинокль рассматривал раскаленный до ярко-желтого цвета реактор, на фоне которого хорошо были видны темноватый дым и языки пламени. Вся ядерная катастрофа была видна как на ладони...

Итак запоздалое решение было принято. В 13 часов по радио прозвучало обращение к гражданам о временной эвакуации. В 14 часов эвакуация началась. Но даже списков на эвакуация не было подготовлено, и милиционеры составляли их на ходу.

К каждому подъезду были поданы автобусы. По радио население еще раз предупредили: одеваться легко, брать с собой только минимум необходимых вещей,— так как обещали через три дня вернуть всех обратно. Народ был обманут. Большинство людей послушались и даже не взяли с собой ни продуктов, ни денег, ни легких вещей. А ведь для эвакуации населения даже на короткий срок гражданской обороной предусматривалось определенное наименование и количество необходимых вещей. Будто гражданской обороны в эти роковые минуты и не существовало. Между тем в соответствии с Положением о гражданской обороне мэр города Припяти является начальником гражданской обороны и лично несет ответственность за ее готовность и действия.

Часть эвакуированных людей была вывезена в населенный пункт Иванково и расселилась по деревням, но многие пошли пешком вплоть до Киева. Огромные толпы людей, женщин с детьми, стариков, шли по дороге и обочинам. Машины часто застревали в этих толпах. Все напоминало о минувшей Великой Отечественной войне.

Очень было трагичным расставание жителей с домашними животными: кошками, собаками. Это была жуткая картина, когда собаки подолгу бежали за автобусами. Уже позже одичавших животных пришлось отстреливать на улицах и дорогах: они были опасны для человека.

В ночь на 27 апреля генерал-майор Антошкин по личной рации вызвал первую пару вертолетов. Но без руководителя с земли вертолетчики в этой обстановке сесть не могли. Тогда генерал взобрался на крышу 10-этажной гостиницы «Припять» со своей рацией и стал руководителем полетов. С этой высоты был хорошо виден аварийный четвертый блок АЭС.

Утром 27 апреля по вызову Антошкина прибыли первые два вертолета, пилотируемые опытными летчиками Б. Нестеровым и А. Серебряковым. Этих летчиков я хорошо знал. Они произвели разведку с воздуха и начертили схему заходов на реактор для сброса песка. Подходы к реактору были весьма опасны, так как мешала главная вентиляционная труба АЭС. На высоте ста метров уровни радиации составляли около 500 рентген в час. А ведь для сброса песка необходимо было зависать над аварийным реактором на несколько минут. Борис Евдокимович нервничал, так как вертолетчики еще не начали сбрасывать песок в реактор. Но не было ни мешков, ни песка, ни лопат, ни людей, которые грузили бы песок. Первый песок возле кафе «Припять» загружали в машину заместитель министра среднего машиностроения А. Мешков и генерал Антошкин. Это, так сказать, по рекомендации самого Щербины. Потом подключились к этому делу управляющий трестом «Южатомэнергомонтаж» А. И. Антощук, главный инженер А. И. Заяц, начальник управления Н. И. Выпирайло и другие.

Позже Анатолий Иванович Заяц с хуторов колхоза «Дружба» набрал около 150 добровольцев на эти изнурительные работы. Они-то и работали не покладая рук на загрузке мешков с песком в вертолеты. Никаких средств защиты тогда не было и в помине.

Первым на «бомбометание» вел вертолет военный летчик первого класса полковник Нестеров. Скорость машины составляла 140 километров в час. Высота —150 метров. Радиометр показывал 500 рентген в час. Зависали над щелью, образованной полуразвернутой шайбой верхней биозащиты и шахтой. Щель была всего метров пять шириной, и нужно было не промазать. Биозащита светилась, будто яркое солнце. Для сброса мешков с песком открывали дверь и на глазок бросали мешки. Никакой защиты на вертолете не было. Это уже позже додумались до свинцовой защиты снизу.

Первые 27 экипажей и помогавшие им А. И. Антощук, А. Ф. Дейграф и Д. И. Токаренко вскоре вышли из строя, и их отправили в Киев на лечение. Радиоактивность на высоте 110 метров из-за сброса песка в реактор значительно повысилась и составляла 1800 рентген в час. Пилотам становилось плохо в воздухе.

По состоянию на 1 мая вертолетчики сбросили 1900 тонн песка. В этот день Щербина сократил план сброса песка наполовину из-за того, что не выдержали бы бетонные конструкции, на которые опирается реактор. А всего было сброшено в реактор около 5 тысяч тонн сыпучих материалов.

Под этим грузом продолжал гореть графит в реакторе. К вечеру 9 мая около 21 часа в образовавшуюся пустоту рухнула эта масса песка, глины и карбида бора. Она выбросила из-под себя огромное количество ядерного пепла, а потому резко возросла радиоактивность на АЭС, в Припяти и во всей 30-километровой зоне. Этот пепел лег на Припять и окружающую местность.

Эффект от сброса песка и прочих сыпучих материалов был невелик, а может, даже и пагубен.

А вот как складывалась ситуация на атомной станции по линии гражданской обороны. В 1 час 55 минут начальник штаба Гражданской обороны ЧАЭС подполковник запаса С. С. Воробьев был вызван директором АЭС В. Брюхановым по телефону на станцию. Стойка циркулярного вызова должностных лиц была в исправном состоянии, но директор АЭС решил ее не задействовать. Руководящий состав АЭС телефонистка оповещала только выборочно. Что это означает? Нерешительность директора АЭС Брюханова? Скорее, чрезмерная осторожность, «дабы не поднимать лишней паники».

Воробьев, получив распоряжение директора о прибытии, захватил с собой секретаря парткома и в 2 часа 15 минут выехал на личном автомобиле на АЭС, в 2 часа 30 минут они были уже на станции. В это время прибывшие на станцию по вызову Брюханова собрались у встроенного в административно-бытовой корпус убежища гражданской обороны, но войти в это защитное сооружение не смогли, так как никто из присутствующих не знал, где хранятся ключи от входа. А ключи находились у начальника смены. Это тоже показатель формального отношения руководства АЭС к содержанию в готовности защитных сооружений. Всем руководителям был урок. Они стояли и ждали Воробьева. Но Серафим Степанович не побежал в убежище, а взял с собой прибор ДП-5В и один пошел замерять уровни радиации. Стрелка прибора зашкаливала. «Значит, дела плохи»,— подумал Воробьев и помчался искать начальство. Долго искать не пришлось, так как все еще стояли у закрытого убежища. Серафим Степанович возмутился: «Если не знаете, где ключи, так уж давно бы взломали замок... Ах да,— добавил он, — еще нужно же суметь открыть герметические двери, а потом снова задраить их». А всему этому надо было учиться...

Столь раздраженный тон Воробьева был результатом затянувшегося конфликта с руководством станции, порожденного наплевательским отношением администрации к нуждам гражданской обороны, к задачам обучения персонала, к неоднократным заявлениям по этому поводу болеющего душой за порученное дело коммуниста Воробьева.

Между тем Серафим Степанович открыл убежище, и в 2 часа 35 минут руководство спустилось в защитное сооружение. Воробьев доложил о высоких уровнях радиации вокруг АЭС, потребовал срочно разобраться в обстановке и принять меры. Однако директор АЭС Брюханов объявил всему руководящему составу... начало учения по гражданской обороне, запросил соответствующие документы, на что ушло до 20 минут. Воробьев за это время решил замерить уровни радиации в убежище прибором ДП-5В. Ввиду того что еще до аварии на ночь была включена система местной вентиляции для проветривания и сушки ограждающих конструкций убежища, то, естественно, радиоактивно зараженный воздух от аварийного реактора попадал во внутренние помещения сооружения, так как фильтровентиляция работала в «чистом режиме». Результаты замеров уровней радиации были доложены Брюханову, который распорядился выдать руководству противогазы и поднять по тревоге формирования гражданской обороны. Сбор формирований, по словам Воробьева, прошел неорганизованно, так как в ночное время эти формирования никогда и никто не поднимал по тревоге и не тренировал. Личный состав прибыл вместо назначенного пункта сбора прямо на станция. Руководство АЭС этими вопросами состояния боеготовности не занималось.

В 2 часа 40 минут Воробьев по своей инициативе доложил об аварии оперативному дежурному штаба Гражданской обороны Киевской области, после чего лично решил провести детальную радиационную разведку вокруг четвертого энергоблока. Прибор ДП-5В вновь зашкаливал. Результаты разведки были доложены директору АЭС, но он им не поверил. Ясно, Брюханов струсил и все надеялся, что скоро аварию ликвидируют, а потому — зачем паника? Более того, как бывший военный химик — в свое время окончил академия химзащиты — Воробьев доложил, что след от реактора частично пошел по окраине города Припяти и что нужно срочно оповестить население и принять экстренные меры. Эти же результаты были сообщены в штаб Гражданской обороны Киевской области.

Воробьеву Брюханов приказал повторить еще раз разведку, но тот прежде сел в пожарную машину и поехал с майором Телятниковым на склад НЗ, чтобы выдать костюмы Л-1 и противогазы для личного состава пожарных. Кстати, у пожарных не оказалось ни спецзащиты, ни приборов разведки ДП-5В, а ведь охраняли атомную станцию! Склад находился в убежище. По пути к складу на асфальте были разбросаны куски графита, а уровни радиации даже в машине были значительные. Заместителя директора АЭС по науке Воробьев сообщил, что заметил на асфальте графит и пожарная машина едва его переезжает, в чем тот усомнился — то ли для отвода глаз, то ли действительно не понимая, что произошло. А появившийся главный инженер АЭС Н. Фомин заявил, что реактор «заглушён» и никакого графита не может быть на территории: «Это вам, Воробьев, что-то другое попалось. Это басни, и вы не вносите панику на станцию».

С 5 часов 00 минут до 5 часов 30 минут начальник лаборатории отдела радиационной безопасности станции И. И. Коробейников тоже проводил замеры уровней радиации на границах промплощадки, и значения их в докладе были занижены в сотни раз. Более того, он дезинформировал Брюханова и заявил, что Воробьев распространяет ложные слухи и сеет панику среди людей, к чему надо принять меры, убрать его со станции.

После всего этого Воробьев взял с собой инженера из штаба Гражданской обороны АЭС Е. Н. Соловьева, и с двумя дозиметрическими приборами ДП-5В они выехали на очередную разведку. Разведку провели у административно-бытового корпуса, вокруг четвертого энергоблока, где по-прежнему приборы зашкаливали. Воробьев принял решение провести разведку по большому радиусу по дороге на город Припять. На перекрестке дорог стоял милиционер без защиты. Ему было предложено покинуть пост ввиду высокого уровня радиоактивного заражения местности, но милиционер пост не покинул.

По возвращении на АЭС в 6 часов 20 минут Воробьев доложил результаты разведки Брюханову, который и теперь не поверил данным. Более того, директор приказал Воробьеву уйти с АЭС и больше не паниковать и не появляться на глаза.

Инженер Соловьев предложил проинформировать об этом инциденте секретаря парткома АЭС. Секретарь парткома все выслушал, но отказался что-либо предпринимать и сказал: «Убеждайте директора». А ведь людей надо было давно снять с постов и убрать со станции!

Халатность руководителей перерастала в преступление на глазах у подчиненных. Все это свидетельствует о проявлении полного невежества и безответственности руководящего состава, о низком уровне профессиональной подготовки по оценке радиоактивной обстановки и ее последствий, а также о недооценке и непонимании своих функциональных обязанностей по гражданской обороне. Но главным в преступном сокрытии масштаба аварии было то, что руководство АЭС забыло о людях, которых обязано было оповестить, уберечь и вовремя эвакуировать в безопасное место. Этого не произошло в первые сутки. Люди гуляли, справляли свадьбы, дети пошли в школу, любители рыбной ловли укатили на рыбалку.

По иронии судьбы накануне, в пятницу, в школах района прошли сборы по гражданской обороне. Дети показали на них очень неплохие знания правил защиты от радиоактивного заражения. И вот в субботу ребятишки, уже прослышавшие об аварии, придя в классы, спрашивали учителей: «Вчера же нас учили, что в подобных случаях нельзя выходить из дому до эвакуации. Почему же мы ходим по улице?» Что было отвечать учителям, если и более ответственные взрослые дяди будто забыли, чему их учили?

В 3 часа 00 минут —3 часа 20 минут медицинская служба АЭС начала выдачу йодистых препаратов, запасы которых находились в цехах.

В 7 часов 00 минут Воробьев вынужден был открытым текстом доложить радиационную обстановку начальнику штаба Гражданской обороны Киевской области полковнику В. Г. Корняшину, который после этого прибыл на АЭС, но никаких решительных действий не предпринял...

Мы еще вернемся к событиям первых дней чернобыльской трагедии, ближе познакомимся с ее участниками. А сейчас мне хотелось бы предложить читателю поразмыслить над парадоксальным, казалось бы, явлением. Я уже поделился мнением, что истоком преступления должностных лиц стал страх. Но какова его природа? Чего они боялись? Не все же они трусы от рождения. Да и дальнейшее их поведение на АЭС показывало, что в ряде случаев они не боялись подвергать себя смертоносному облучению реактора. Так что же, борьба за правду, честное признание своей вины для них страшнее смерти?

Давно прошли времена, когда несогласие с начальством, отстаивание собственного мнения могло стоить свободы, а то и жизни. И тем не менее... Тем не менее, и сегодня нередко приходится встречаться, скажем, с летчиком-испытателем или сапером, смело смотрящим в глаза смерти, но не способным на собрании проголосовать против, поднять голос в защиту правды. А мало ли мы знаем примеров из истории, когда беззакония творились на глазах бесстрашных в прошлом революционеров или когда герои Великой Отечественной, по сути дела, становились молчаливыми соучастниками преступлений власть имущих в конце 40-х — начале 50-х годов? Разобраться во всем этом очень непросто. По-разному пытаемся мы объяснить эти явления. Говорят о том, что героический поступок на поле брани стоил жизни самому героя, а несогласие с руководством в былые времена угрожало всей его семье. Может быть, и в застойные годы гораздо легче было решиться на разовый мужественный поступок, чем на длительную, изнуряющую борьбу за справедливость, стоящую нервов, здоровья, положения в обществе, материальных благ и для себя, и для своей семьи. Приходилось слышать и другие объяснения.

Как бы то ни было, но способность различать правду и отстаивать ее, иначе говоря, совесть граждан,— это своеобразный иммунитет общества. Ослаб этот иммунитет, и вот уже проникают в общественный организм злокачественные клетки коррупции, лжи, карьеризма. Не будучи опознанными и не получая должного сопротивления, они завоевывают все более широкое жизненное пространство, метастазы поражают все новые и новые органы. Спасти общественный организм можно только объединенными усилиями тех, кто видит опасность и способен с ней бороться. И чем больше будет таких, тем крепче здоровье общества. С другой стороны, если не избавимся мы от этого подленького страха перед правдой, вряд ли будут возможными перестройка, обновление — все необходимое нам как воздух.

Особенно велика значимость нравственных качеств сейчас, когда в руках человека оказались такие силы, которые могут принести высочайшие блага людям, но могут привести их и к катастрофе. И если раньше человеку приходилось бороться со стихией, то теперь нередко приходится сражаться с вышедшими из-под контроля опаснейшими продуктами собственного труда, что и произошло в Чернобыле.

В Чернобыле ситуация была особая, но многое из того, что проявилось, скажем, при ликвидации лесных пожаров в Шатуре, с неизбежностью должно было проявиться и здесь. Ведь корни, как говорят ученые, поведенческих мотивов солдат 70-х и солдат 80-х годов в целом одни и те же.

...В первых числах октября 1974 года поздней ночью ко мне на квартиру позвонил начальник Гражданской обороны СССР генерал армии Александр Терентьевич Алтунин. Он рассказал, что только что ему звонил первый секретарь Московского обкома КПСС Василий Иванович Конотоп и просил помочь спасти железнодорожную станцию Черусти и ряд других населенных пунктов Шатурского района от разбушевавшегося в эту ночь мощного лесного пожара. А ведь только два года назад более страшная стихия лесных пожаров разыгралась по всей Московской и некоторым другим областям Российской Федерации. Как иногда говорил Александр Терентьевич, боевое крещение в новой должности начальника Гражданской обороны СССР он получил в 1972 году на этих самых лесных пожарах. И вот генерал армии Алтунин сказал: «Срочно выезжайте в Шатуру, куда в ваше распоряжение прибудут воинская часть гражданской обороны и невоенизированные формирования с объектов народного хозяйства. Вам надлежит возглавить операция по борьбе с огненной стихией, а утром доложите мне о создавшейся обстановке и план ваших действий».

Около 5 часов утра я был уже в Шатуре. Мы сидели в кабинете у председателя райисполкома В. И. Чугунова, тут же присутствовала первый секретарь райкома партии В.Л. Якубчак. Ни им, ни тем более мне совершенно неясна была пожарная обстановка. Никто толком не знал, где эпицентр лесного пожара. Районные власти дали команду готовить транспорт для эвакуации населения из поселка Красная Гора и ряда других. Однако я предложил провести воздушную разведку и уточнить все детали до прихода воинских частей и формирований. На вертолете Ка-26 мы вылетели вместе с Чугуновым, начальником отдела пожарной охраны капитаном В. Ф. Рубцовым (теперь уже генерал-майор) и представителем лесного хозяйства. Картина с воздуха была жуткая. Лесной пожар свирепствовал и со всех сторон подступал к железнодорожной станции и поселку Черусти, где было более 8 тысяч жилых домов. Он подбирался также к поселку Красная Гора и ряду других сел, расположенных в лесах.

На карту мы быстро нанесли все очаги пожара и фронт его распространения. В 7 часов утра в штабе руководства было выработано основное решение по локализации пожара силами войск и формирований. К этому времени командир части гражданской обороны полковник И. Я. Рогозов прибыл в Шатуру и получил задание возвести заградительную полосу вокруг Черустей и Красной Горы. Заградительная полоса устраивалась шириной до ста метров с помощью армейских путепрокладчиков, инженерных машин разграждений, бульдозеров. Менее мощные народнохозяйственные бульдозеры подчищали эту полосу. Личный состав невоенизированных формирований был направлен вместе с пожарными и солдатами на тушение низовых пожаров, а часть людей была задействована на устройстве встречного пала. Там, где невозможно было применять технику, срочно запросили тротил и накладные шланговые заряды для устройства заградительных канав взрывом. Всего, помню, мы израсходовали более 20 тонн тротила.

Беда заключалась и в том, что в эти засушливые лето и осень большинство озер и водоемов совершенно пересохло и вода была дефицитом. Тогда и было принято решение срочно организовать перекачивание воды на расстояние до 20 километров из озера Воймяжное. Для перекачки воды решили проложить полевой трубопровод. Эту операцию по подаче воды блестяще выполнили полковник А. Н. Чулкин и капитан Н. П. Ирга совместно с пожарными из Шатуры. В тяжелейших условиях, в гари и дыму, сквозь лесную чащобу прокладывали они с солдатами магистральный трубопровод. Через сутки вода хлынула в пересохшие водоемы, вначале высохшая земля долго впитывала ее, а потом началось и наполнение. Пожарные и поливомоечные машины круглые сутки подвозили воду для укрощения огня.

Наиболее опасная обстановка создалась в районе Красной Горы. Надо же случиться такому совпадению, что в июле 1986 года в районе тоже Красной Горы, но только Брянской области мне довелось выполнять аналогичную задачу. Я тогда предложил посадить  вертолет на окраине села. Вышли из вертолета и направились к солдатам, которые проявляли настоящий героизм при спасении поселка. Тут сражался батальон подполковника Б. Н. Мельничука. Позже на страницах газет «Правда» и «Красная звезда» рассказывалось об этом подвиге солдат, сержантов и офицеров, многие из которых были удостоены государственных наград. Старики и дети этого поселка были несказанно рады победе над стихией. Солдатам несли молоко, хлеб, фрукты и от всей души угощали своих спасителей. Искренность добрых и благородных чувств трудно передать — это нужно было видеть своими глазами.

Когда подвиг у Красной Горы был описан корреспондентом газеты «Правда» А. Юсиным под заголовком «Этот горячий октябрь», с Украины приехал кинорежиссер Евгений Шерстобитов. Он встретился с генералом Алтуниным. Шерстобитов привез с собой уже обработанный сценарий кинофильма «Не плачь, девчонка», написанный в соавторстве с Е. Шатуновским. Кинорежиссер сказал А. Т. Алтунину, что, прочитав рассказ о подвиге солдат, сержантов и офицеров под Шатурой и у Красной Горы, он решил весь свой сценарий переделать под эти события. Меня вызвали к генералу армии. Он познакомил нас с Шерстобитовым и тут же попросил, чтобы я вместе с генерал-лейтенантом Д. И. Михайликом оказал помощь кинорежиссеру в написании нового сценария и в подготовке и проведении съемок этого кинофильма. Ну и досталось нам с Дмитрием Ивановичем из-за этой идеи Шерстобитова! Мало того что мы действительно помогли в написании сценария, пришлось еще организовывать бесконечные съемки — то в подразделениях гражданской обороны в Подмосковье, то в Крыму, то в Запорожье. Но фильм, на мой взгляд, получился удачным, патриотичным. И вот спустя более двенадцати лет, когда после Чернобыля я лежал в киевской больнице, все тот же Евгений Шерстобитов разыскал меня на больничной койке и предложил создать кинофильм. На этот раз мне было уже не до кинофильма...

Но вернемся в шатурские леса. К исходу дня мы вместе с Чугуновым и капитаном Рубцовым едва выбрались из огненного кольца, которое теперь сузилось. Мне нужно было срочно доложить обстановку генералу армии Алтунину. Александр Терентьевич внимательно выслушал мой доклад и в заключение сказал, что на днях прилетит в Шатуру.

В течение нескольких суток мы вели борьбу, наступая со всех сторон на лесной пожар. Во многих местах эта операция имела успех. Но только на четвертые сутки мы полностью окружили этого неистового врага, соорудив заградительную полосу и подавив основные, наиболее активные его направления. Заградительная полоса в окружности составляла более 30 километров. Железнодорожная станция Черусти была вне опасности.

В период ведения борьбы с огнем направление ветра часто менялось и огонь буквально метался в окружении, пытаясь вырваться в прилегающие лесные массивы, поселки, но его натиск сдерживали, и в особо опасных местах действовали воины и пожарные капитана Рубцова. Этот молодой, но профессионально хорошо подготовленный, волевой офицер организовал развертывание передвижных насосных станций, мотопомп и умело руководил личным составом пожарных, владел обстановкой, и мы установили с ним тесное взаимодействие. Уже генералом Слава Рубцов тоже успеет побывать в чернобыльском аду.

Кроме того, огонь сдерживали мощными водяными завесами от полевого трубопровода. Когда под руководством полковника А. Н. Чулкина огонь окончательно был зажат в кольцо, вдруг совершилось совсем непредвиденное: прорвался подземный торфяной пожар на глубине до двух метров. Не удалось ему вырваться из кольца по поверхности — так проскочил под землей. Нужно было срочно менять тактику и способы борьбы с этим видом пожара.

Вместе с Рубцовым решили по заградительной полосе запустить траншейные армейские машины и экскаваторы на гусеничном и пневмоколесном ходу. Под руководством полковника И. Я. Рогозова воины-механики приступили к работам. По мере готовности траншеи заполнялись водой по полевому трубопроводу. Маневрами трубопровода занимался капитан Н. П. Ирга. В гари и дыму солдаты, сержанты, офицеры, рабочие и служащие работали зачастую в противогазах до полного изнеможения. Интенсивная борьба продолжалась около двух недель. Но это уже бы та борьба в огненном кольце. Мы рассекали теперь лес на сектора и по частям уничтожали огонь. И какую только технику мы не использовали для подвоза воды! Это были бензовозы и молоковозы, пожарные поезда и машины, мотопомпы, армейские водоразливочные станции типа АРС, трактора с навесными шестеренчатыми насосами и т. д.

Помню, когда приехал к нам генерал армии А. Т. Алтунин, то в первую очередь он облетел весь наш плацдарм и сказал: «Да, у вас тут была целая эпопея. Молодцы, что так по-геройски разделались с этой чудовищной стихией!» За это сражение многие солдаты, сержанты и офицеры были награждены орденами и медалями. В числе награжденных орденом «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» III степени был и я.

После всей этой пожарной эпопеи заместитель начальника Гражданской обороны СССР по политической части генерал-полковник Владимир Александрович Греков в шутку прозвал меня «пожарным вождем». Это прозвище надолго прилипло ко мне.

Владимир Александрович — один из замечательных, талантливых политработников, настоящий комиссар, прошедший всю Великую Отечественную войну, был в таком ее горниле, как Сталинград. Все офицеры штаба не только уважали его, но и сердечно, с любовью относились к нему. В нем было много теплоты и добра, справедливости и принципиальности. Он, отменный оратор, часами мог говорить, и только по существу, его слово доходило до сознания и сердца. Немаловажное качество — он знал истинную цену всем офицерам и в своих оценках никогда не ошибался. К большому сожалению, в своей службе подобных политработников я встретил не так уж много. Я не раз вспоминал его в трудные минуты Чернобыля.

...Еще одна пожарная эпопея, свидетелем которой я был, разыгралась осенью 1976 года на Дальнем Востоке. В отличие от пожаров под Шатурой она носила более трагический характер по своим последствиям. Хотя, как я уже сказал, борьба шла со стихией, но толчок трагическим событиям давали совершенно неразумные, преступные действия человека. И в том и в другом случае безответственные охотники оставили непогашенными костры в лесу. Ураганный ветер все остальное довершил уже без вмешательства человека. Так на Дальнем Востоке, в Амурской области, возник в тайге пожар, и огненный смерч прокатился с юга на север вплоть до Комсомольска-на-Амуре. Огнем были уничтожены десятки поселков, объекты народного хозяйства, часть складов с боеприпасами, сгорели полностью линии электропередачи, нарушилось железнодорожное сообщение. Было очень трудно укротить стихию. Воины, невоенизированные формирования гражданской обороны сражались самоотверженно, но успех был незначителен. Сказалась и слабая организация борьбы с огнем, и необученность формирований, и отсутствие эффективной техники, а порою попросту полная невозможность подступиться к отдельным районам пожаров.

Специальная комиссия, в составе которой я работал, обследовала все пожарища. Картина была ужасная. Особенно потрясли человеческие жертвы. Помню, как сейчас, обгоревшие трупы семьи одного машиниста. Они решили укрыться от огненного смерча в колодце, но и там он их настиг. У всех четверых сгорели головы. Такая же участь постигла геологов, которые пытались спастись в бочке с водой. И всем этим трагическим событиям виной был человек.

В Чернобыле тоже человек был повинен от начала и до конца. Повинен перед природой, но прежде всего — перед другим человеком, перед тем, кто принял на себя удар, порожденный преступной халатностью, и, как это часто у нас бывает, виновными были одни, а расхлебывали другие. Пока Брюханов и его присные отсиживались в убежище, раздумывая, как скрыть масштабы катастрофы, бесстрашные пожарные 'сражались с огнем, получая смертельные дозы радиации. Помнится, в одном документальном фильме о Чернобыле простой рабочий высказал мысль, что, вместо того чтобы виновников трагедии помещать в комфортабельную тюрьму в ожидании очередной амнистии, лучше бы посылать их на излучающий реактор устранять последствия аварии. Что ж, по-моему, сурово, но справедливо. Почему, в самом деле, на больничной койке оказались не они, а многие мои товарищи по армейскому строю, кстати, зачастую незаслуженно обойденные вниманием прессы?

В сложившейся ситуации для принятия верного решения по ликвидации последствий аварии на АЭС непременно нужно было овладеть обстановкой как на самой станции, так и на прилегающей территории. Причем нужно было не просто овладеть этой обстановкой, а выявить и оценить радиоактивное заражение местности, объектов, зданий и сооружений, населенных пунктов, почвы, лесов, воздушных бассейнов, атмосферы и прочего. Все это возлагалось на наземную и воздушную разведки. Только они способны при тщательной подготовке и организации добыть нужные сведения. А ведь надо иметь в виду, что в результате аварии радиоактивному заражению была подвергнута значительная территория Украинской и Белорусской ССР, часть областей Российской Федерации. Как отмечалось в сообщении ЦК КПСС и Совета Министров СССР, радиоактивному загрязнению подверглось около 500 населенных пунктов, 60 тысяч жилых домов и других зданий и сооружений. И все это надо было также обследовать, замерить уровни радиации и дать предложения правительственной комиссии. Сколько нужно было иметь разведчиков, приборов, транспортных средств! Это трудно себе представить, особенно тем, кто там не был и не видел всей огромной работы. Но к этому мы еще вернемся.