В многочисленных сказаниях и былинах богатыри побеждали огнедышащего Змея-Горыныча, все вокруг испепелявшего. В реальной же московской жизни на протяжении многих веков борьба с огненной стихией была куда более трудной и не всегда успешной.
В многочисленных сказаниях и былинах богатыри побеждали огнедышащего Змея-Горыныча, все вокруг испепелявшего. В реальной же московской жизни на протяжении многих веков борьба с огненной стихией была куда более трудной и не всегда успешной.
Уже в 1177 году, через тридцать лет после первого упоминания в летописи, деревянный Кремль сгорает, как гигантская свеча, подо-жженный воинами рязанского князя Глеба, шедшего войском во Владимир-на-Клязьме: «Глеб в ту осень приеха на Московь и пожже город весь и села».
Борьбе со страшным бедствием мешали тогда некоторые предрассудки. Люди упорно считали пожар «гневом божиим» и спешили принять традиционные меры: служили молебен, выносили с крестным ходом иконы, образ Никиты Новгородского (этому святому православная церковь издавна отвела роль пожаротушителя). Огонь «гасили» молоком только что отелившейся коровы, а через горящее строение перекидывали пасхальные куриные яйца. Считали, что из грозовых туч «святой огненный муж» мечет на город молнийные стрелы. «Сказание о 12 драгоценных камнях» (приблизительно XI век) рекомендовало для тушения «камень нарицаемый уакинф» (яхонт), который «имеет действо сице: намещем на углие горящее, то погасит углие, сами же без вреда пребывают». Пламенеющая груда развалин и руин построек и даже целого города была, конечно же, итогом такой «борьбы».
«Огньобразная кара» часто посещала москвичей. Безымянные авторы летописей то и дело отмечают на древних страницах: «бысть пожар на Москве, погоре город Кремль», «выгоре весь, яко ни единому дерсвеси на граде остатися», «по грехам нашим погоре город Московь», «Москва вся погоре», «пожар бысть велик зело с ветром и с вихрем, и много святых церквей и людей погоре», «погоре град весь яка поле». Как сокрушенно отмечал один из историков, «горела Москва и от воли Божьей, и от воли обиженных ею людей и по правде, и по неправде».
В 1472 году сгорают Великий Посад, Кулижки, Дмитровка. Этот пожар, серьезно угрожавший великокняжеским хоромам, тушил Иван III во главе своей дружины и был при этом «зело храбрый», невзирая на полученные тяжкие ожоги. «На Михайлов день, ноября восьмого» он же с сыном отстаивал хоромы Логинова и Хмельникова, а началось все неблизко — у церкви Святого Дмитрия в Заречье. «Государевы стражники» разделились на «ведерников» и «топорников», вода подавалась из Москвы-реки. Великий князь давал команды на разборку ближайших домов и построек, сам без устали рубил заборы. Более двух часов он вместе с посадскими людьми усмирял стихию. Второго октября 1475 года в четыре утра «близ врат Тимофеевских» в Кремле вновь разгулялся «красный петух». Пострадало одиннадцать каменных церквей, двенадцать деревянных и десять «застенных каменных». Забелин сообщает, что «князь великий сам с многими людьми прибыл на пожар и вскоре угасил его. Оттуда... пошел во дворец к столу на обед, но в тот час загорелось и у Никольских ворот, и пожар так распространился, что выгорел мало что не весь город, едва уняли в 3 часу ночи». Здесь же 20 марта 1477 года в семь утра запылал двор князя Андрея Меньшого. Сгорели княжеские дворы, а «дворцы попов Архангельских были разметаны». Руководил тушением опять сам Иван Васильевич с сыном. Девятого сентября 1479 года «в шестом часу ночи» занялись поварни Угрешского подворья за Кремлевской стеной на берегу Москвы- реки, затем настенная кровля и, наконец, внутренние здания. «Из Заречья уже начали кричать, что город горит, а в городе спят, никто не видит». Огонь свирепствовал всю ночь и наутро. Выгорел весь юго-восточный угол Кремля. Великий князь с сыном вновь здесь — «не сседаючи с коней, своими руками разметывали строения и тушили пожар».
В 1494-м на улицах столицы появились поперек положенные бревна-«решетки», под надзором «решеточных приказчиков» и по одному помощнику от каждых десяти дворов, чтобы «воры нигде не зажигали, не набросали бы огню, не накинули ни со двора, ни с улиц». Здесь приказано было нести повинность «всем обывателям без различия чина по одному человеку с десяти дворов и из торговых рядов по одному человеку с десяти лавок». Ночные хождения по Москве разрешались непременно с фонарем и только по крайней нужде. Появились «опасы» — то есть охрана, стража, защита. Руководили ими объезжие головы, бояре и подьячие. Запрещалось сидеть поздно с огнем, печь хлеб и варить пищу разрешали только в поварнях, земляных печах или в защищенных от ветра огородах за дворами. Обязанности объезжего головы отныне включали в себя и наблюдение за чисткой сажи в трубах, поскольку «та руда загорается и бывают искры многие». Таким образом, в 1504 году в Москве возникает своего рода пожарно-сторожевая служба.
«Береженьем от огня» с первой половины XVI века ведал Земский Приказ. Помещался он на месте нынешнего Исторического музея. Занимался этими вопросами и Разрядный Приказ. Москву разделили вначале на двенадцать, а затем на семнадцать участков во главе с объезжими головами, которые вместе со стрельцами объезжали свои участки, принимая меры к тушению и контролируя в то же время выполнение профилактических правил и указов. В слободах защитой от огня ведали «братские дворы». Есть сведения о том, что Земский Приказ взимал с «черного люда» подати на содержание ста человек «ярыжных», в обязанности которых входило тушение пожаров, благоустройство города и исполнение функций... фонарщиков. Можно считать, что «ярыжные» и стали своего рода первыми московскими полупрофессиональными огнеборцами. В 1550 году было организовано стрелецкое войско, помогавшее им согласно указу царя. Жили стрельцы в Воробьевской слободе. С 1583-го правила пожарной безопасности града были распространены и на другие поселения царства.
Адам Олеарий в начале XVII века так описывает увиденное им в Москве: «Мы в свое время по ночам видели, как в трех-четырех местах зараз поднимается пламя. Незадолго до нашего прибытия погорела третья часть города, и, говорят, четыре года тому назад было опять то же самое. При подобном несчастье стрельцы и особые стражники должны оказывать огню противодействие. Водою здесь никогда не тушат, а зато немедленно ломают ближайшие дома, чтобы огонь потерял силу и погас. Для этой надобности каждый солдат и стражник ночью должен иметь при себе топор. Чтобы предохранить каменные дворцы и подвалы от стремительного пламени, в них устраивают весьма маленькие оконные отверстия, которые запираются ставнями из листового железа. Те, чьи дома погибли от пожара, легко могут обзавестись новыми: за Белой стеной на особом рынке стоят много их, часть сложенных, частью разобранных. Их можно купить, задешево доставить на место и сложить».
В 1629 году обозначенные выше ярыжные перешли на содержание за счет государства, число их увеличили до двухсот, а на летний период Земский Приказ нанимал дополнительно еще до ста человек. Средства пожаротушения и защиты — ведра, щиты из луба и водоливные трубы — предоставлялись от казны. Как и встарь, продолжалось постоянное привлечение к тушению стрелецких полков.
При царе Михаиле Федоровиче был издан указ, по которому впервые пойманные курильщики табака получали шестьдесят палок по пяткам, вторично же уличенным обрезали носы. А после пожара 1634 года, вспыхнувшего именно от подобной искры, вводится запрет уже «под смертной казнью». Штрафы с нерадивых нарушителей противопожарных норм составляли от 26 до 50 копеек и более, при повторном проступке сумма удваивалась. В те далекие времена, когда, скажем, корова в Москве стоила от 67 копеек до двух рублей, а лошадь— от одного рубля 38 копеек до восьми рублей, кара эта ощутимо била по кошельку.
Во дворе купца Строганова, где стоял думный дворянин Заборовский, сеном оказалась заполнена вся свободная от построек площадь— «от улицы до самаго забору мало не до палатного крыльца сметано было сена возов близко ста и на большую улицу через забор сена свисало немало». Хозяина подвергли крупному штрафу. Интересно, что он, Заборовский — думный дьяк, ранее сделал клятвенную запись в том, чтобы «лиха никакого Московскому государству никак не хотеть». Однако, как говорится, «своя рубашка ближе к телу» — взалкал наживы постоялец. Отрадно противоположен другой пример. В 1683-м Патриарх испросил у царя новую земельную прибавку к своему Конюшенному двору ввиду того, что «он тесен и каменного строения за утеснением построить негде и в пожарное время лошадей вывести не успеть». Просьбу удовлетворили.
С москвичами—простолюдинами съезжие чины зачастую и вовсе не церемонились. Живший в Зарядье «государев нищий и бродящий богомолец» Тихон Иванов написал в челобитной, что явившийся в три часа ночи подьячий Тимофей Романов стал проверять, блюдет ли хозяин правила «бережения от огня». Арестовав Тихона с женой, он по дороге на съезжий двор их «бил и мучал». А затем снял с бедолаг кресты серебряные. За это ретивого служаку отдали под суд. Сохранились и описания подлинных разгромов, учиненных у проверяемых: «поганою водою из шайки и еству (в печи) перепоганили», «двери из сеней выбиты, из крюков вон вышиблены. У печи устье выломано».
Общее число огнеборцев-стрельцов, находившихся в Москве в середине XVII века, составляло порядка двадцати тысяч человек, хотя один из авторов сообщает, что в тушении пожара 1652 года приняло участие «25 тысяч стрельцов и другого народа, и все же сгорело 400 домов». Источники указывают на расселение стрельцов целыми полками вдоль всего Земляного вала именно в противопожарных целях.
В мае 1698 года для тушения обширного возгорания, уничтожившего по берегу реки Неглинной шестьсот домов, «прибежало несколько немцев; их по ложному обвинению в воровстве подвергли жесточайшим побоям и бросили в огонь, принеся таким образом в жертву как своей ярости, так и беспечности».
Старозаветный семнадцатый век подходил к концу. Начатые Петром Первым преобразования и вводимые новшества далеко не всем пришлись по нраву. Столицу наводнили толпы разоренных крестьян, беглых, нищих, «меж двор шатающихся». Пожары и поджоги приобрели характер подлинного бедствия. 24 июля 1699 года «ведомо Великому Государю учинилось: в разных числах воровские люди, ходя на Москве по улицам ночью... на дворы, на хоромные строения на кровли, чтоб зажечь, стреляют пыжами, а иные такие ж воры ночью жив день воровски в тряпицах порох посконь, хлопья, трут, серу, бересту, лучину для такова ж своего воровства мечут на кровли ж и меж хором в тесныя места, для зажигательства ж».
При получении первых же сведений об огненной беде надлежало «на тот пожар бегать солдатам и посадским людем... кому куда указано. А буде... придут всяких нижних чинов и боярские и гулящие люди, без топоров и без ведер и без кошелей и без лопат, и прибежав, того пожару станут смотреть, а не отымать, их от того пожару отсылать прочь, чтобы отымать не мешали». Городским властям и воинскому начальству предписали явных «воров зажигальщиков... смотреть накрепко, и буде кого усмотрят с таким воровством, велено имать и приводить в Стрелецкий приказ, и по розыску тем зажигальщикам за их воровство быть в смертной казни».
Видный придворный дьяк Виниус в апреле 1700 года писал 11етру 1: «Здесь Вулканус нас так тревожит и многих разоряет и не только с самыя Пасхи по вся дни, но во единые сутки пожара по три, по четыре». Вскоре по получении этой депеши царь выписал для Москвы более современные пожарные трубы конструкции знаменитого голландского механика Ван ден Хейдена, пополнившие арсенал городских средств, в котором состояли и ранее, в 1686 году, присланные русские «16 труб медных водоливных».
5 апреля 1702 года в Немецкой слободе запылал дом. «Царь тотчас же явился сам и лично давал надлежащие распоряжения для прекращения огня... В Москве есть особая стража, наблюдающая во все часы ночи и поднимающая тревогу немедленно, как только произойдет подобное несчастье».
Многолетний датский посланник Ю. Юль писал: «Когда видишь здесь начинающийся пожар, становится страшно: так как почти весь город построен из леса, а пожарные учреждения плохи, то огонь распространяется до тех пор, пока есть чему горсть».
Медлить далее было нельзя. По указу 1711 года московский гарнизон снабдили ведрами, лопатами, крюками, топорами, баграми, примитивными насосами и обязали впредь тушить все загоревшиеся частные дома. Действовал здесь и указ «О неуклонном прибытии войск на пожары» (до 1698 эта обязанность возлагалась на стрелецкие полки). На всех больших улицах было предписано иметь «неотменно» медные пожарные трубы с кожаными рукавами. Тушить разбушевавшееся пламя обязывались также придворные и обыватели. Ночные дозорные имели ведра, топоры, войлочные щиты, лестницы, деревянные трубы, «а в некоторых сборных местах крюки и парусы и большие водоливные трубы, и чтоб караульщики по ночам ходили по улицам с трещетками, как обычно в других странах». При поставленных в 1705—1709 годах на Спасской башне часах устроили даже особые колокола-набаты, «выбивавшие тревожные повестки на случай пожара».
Командиром на пожарах был по-прежнему «объезжий голова». Он руководил действиями людей «черных сотен», сотских слобод и старост с посадскими. В 1711-м в Сенат обратились и полковники московского гарнизона (2 тысячи 921 солдат) для решения вопроса о приобретении нужного для борьбы с пламенем инвентаря: лопат, крюков, багров, топоров, ведер, кошелей, труб, ломов, «парусов», щитов.
Иноземец Берхгольц отмечал: «В доме московского коменданта сделался пожар, который, однако ж, был очень скоро потушен. Один из ближайших... домов быстро сломали, да и ветер не был сильным. Император Петр I, по обыкновению своему, с величайшей поспешностью явился на пожар и для примера другим работал там топором, как самый простой работник, что имело отличные действия». Как и прежде, при тушениях на первый план ставится «обязательство взаимопомощи на правах полного равенства перед несчастием».
С конца двадцатых годов XVIГ1 века противопожарными мероприятиями занималась Губернская канцелярия, где царило, по воспоминаниям современника, «непостижимое воровство и хищение». В 1729 г. Москва была разделена на 12 «команд» под началом съезжего двора. В каждой — по два офицера, два урядника и шесть солдат с барабанщиком. При Петре I на пожар велено было являться «жителям по распоряжению числа людей с дворов». Прежде же указы определяли явку туда всех без различия под страхом штрафа. Над тушащими огонь теперь были поставлены сотские, пятидесятские и десятские. Более высоким чином людям предписано на пожар лишь «как скоро возможно приезжать и неоплошно поступать». После июня 1736 года в любой части содержится и по одной большой заливной трубе от купечества «за его собственный счет». Созданная ранее Полицмейстерская Контора под руководством полицмейстера включила в себя и небольшую по численности команду для борьбы с огнем и проведения в жизнь необходимых профилактических мер.
В 1740 году императрица Анна Иоанновна указала: «В полках лейб-гвардии объявить, чтоб впредь во время пожаров унтер-офицеры и рядовые к своим ротным офицерам не собирались, но, как только учинится пожар, ни мало не мешкав, где б кто ни был, прямо идти с пожарными инструментами к тому месту, где загорится, кому как ближе и способней будет. Тудаж приезжать и ротным офицерам с поспешением и не ожидая ротных собраньев, с теми людьми, кои прежде поспеют, как возможно пожар до распространения не допускать; а поротно собираться всем, и офицерам их пересматривать тогда уже, как пожар окончается; и для того на пожары приносить ротные значки, как то и наперед сего бывало. А коликому числу людям от каждого полка во время пожаров быть, с какими инструментами... и сколько при каждом полку больших заливных труб и под них лошадей содержать, о том учинить росписание».
Через пятнадцать лет уже все полки, расквартированные в Москве, были распределены по пожарным командам, где солдат обучали работе с трубами. На сей раз было указано «учинить тому росписание главной полицмейстерской канцелярии по сношении с воинским начальством». Предусмотрели и резервные силы, кои были бы отныне «в готовности и смотреть ежели ветром и вихрем куда перекинет». Тогда же «для предосторожности от пожарных случаев» в Первопрестольной и присылок «справедливых рапортов» об огненных бедствиях был назначен сам генерал-полицмейстер, которому разрешали выдавать награды огнеборцам «за быстроту» прибытия на пожар.
В 1763 году создается Пожарная Контора: брандмайор, брандмейстер, трубочисты, унтер-офицеры.
Девятнадцать лег спустя в распоряжение «пожарной части» при полиции сверх штатных «служителей» было уже две тысячи восемьсот двадцать четыре «рабочих для пожаров» от домов по числу «покоев» и 464 «казенных извозчика» для перевозки пожарных инструментов, причем по указу Екатерины II комплектование производилось и из «людей праздношатающихся». Через год Москву разделили на 20 частей, при каждой из которых существовала и огнеборческая команда, на содержание коих уходило ежегодно до 840 рублей. Отмечались случаи, когда на участке больших пожаров бывало до тысячи человек при двадцати насосах и шестидесяти бочках с водою.
Московские дворяне начинают поставлять для использования городом крепостных, купцы и обыватели — слуг и работников. И многие из этих подневольных рекрутов ставили условием — не посылать их на огненную службу, «боясь нередко бываемых во время пожаров несчастных случаев и строгости полицейских». 23 марта 1802 года издается указ «Об отбирании согласия у отставляемых из полков рядовых, не пожелает ли кто из них определиться в ведомство Московской полиции для употребления... дневальными для пожарных случаев, с получением на содержание себя и на одежду до 50 рублей в год». Тогда же в основном из будочников (ночная полицейская стража) была создана при съезжих дворах пожарная команда «из солдат, неспособных к строевой службе». Указом Александра I жители белокаменной были, наконец, избавлены от стародавней повинности: «...от содержания пожарных служителей отныне освободить, и... пожарных служителей ни от кого не требовать и ни от кого не наряжать». Для команды ежегодно отпускали более чем 169 тысяч рублей. Срок службы огнеборцев определили в двадцать пять лет. Каждая из двадцати частей состояла из брандмейстера, его «ученика», сорока восьми бойцов, десяти фурманов (ездовых). Имелось 17 лошадей при двенадцати повозках.
К 1812 году численность московской команды достигла двух тысяч ста человек без учета прикомандированных офицеров. Разместились ее чины в бывших съезжих домах. В свободное от нелегкой службы время им не возбранялось заниматься «на пользу свою мелочными работами: шитьем платья, обуви, вязаньем чулок, деланием табака». Немудрящее оснащение составили 308 пожарных труб, развесные с помочами лестницы, бочки для воды, ручные насосы иностранного производства, багры, ухваты, войлочные щиты, другой простейший инвентарь.
До 1825 года на каланчах (кстати, одна из них, Сокольническая, сохранившаяся поныне, строилась аж 63 года!) вовсе не применялись никакие сигналы, возвещающие о бедствии, а для связи с другими частями использовались несколько казаков с постоянно оседланными лошадьми. Металлических шлемов еще не было. Весьма оригинально производили снабжение лошадьми — их отбирали, невзирая на чины, у всех, кто нарушал правила езды по городу, и передавали огнеборцам безо всякого суда и компенсаций. Среди тогдашних пожарных встречались даже бывшие купцы и мещане, «кои по невоздержанной их жизни и несоответственному званию поведению из общества исключаются», а, бывало, и бродяги, «кои по неимению указного роста и лет или за пороками окажутся в армейские полки неспособными».
После опустошительного пожара при наполеоновском нашествии существовало восемнадцать частей. Одна такая, с каланчей на крыше и сараями во дворе, была построена напротив дома генерал-губернатора. Из Санкт-Петербурга в Пречистенское «пожарное депо» прибыла первая механическая лестница, транспортировавшаяся на повозке обычно шестью лошадьми.
Пятнадцатого апреля 1823-го в Первопрестольной появилась гак называемая «регулярная» пожарная команда. От казны ей полагалось жалованье, провиант и обмундирование. Из общего числа в 1521 человек триста пятьдесят четыре исполняли помимо прямых обязанностей функции фонарщиков. В январе того же года московский военный генерал-губернатор получил интересный рапорт от дежурного генерала Главного Штаба: «Государь Император, усмотрев из записи Вашего Сиятельства при дневном рапорте от двадцать шестого ноября приложенной, что Московской полиции два пожарных служителя, зажигая фонари, упали с лестниц и ушиблись, высочайше повелеть со-изволил уведомить Ваше Сиятельство, что Его Величество изволил замечать, что подобное приключение с фонарщиками уже несколько раз случалось, вероятно от того, что худо приставляют лестницы, к чему их и должно приучать... У лестниц во время приставления оных к фонарным столбам, для укрепления в землю, сделаны железные гвозди — но причина падения фонарных служителей при зажигании фонарей происходит более от того, что между людьми, поступившими в полицию на укомплектование из полков, есть такие, кои будучи поведения невоздержанного, при всех внушениях не прекращаются, хотя и делается им ежедневный осмотр через брандмейстеров и эфрейторов, чтоб они не предавались пьянству — но по обширности города, какова столица Москва, нет возможности за всеми пожарными усмотреть — .которые отлучаются от своих команд и пропивают предназначенное для освещения масло».
Вскоре вертикальную систему каланчевых сигналов заменили на более удобную горизонтальную. Появился новый обоз, срок эксплуатации которого определили в восемь лет. Он состоял из 18 лестниц, стольких же крюковых ходов, почти сотни бочек и двадцати шести конных линеек. Тогда же Высочайше разрешено арестантов, «при усердии и хорошей нравственности», из Московской арестантской роты Гражданского Ведомства (при их службе там не менее трех лет) переводить в пожарное депо.
В 1847 году в каждом из военно-учебных заведений города было повелено заиметь набатный колокол. При первых же его ударах нижние чины в три минуты собирались к месту хранения пожарных инструментов и тотчас начинали тушение. При ежегодных тренировках производили «фальшивую набатную тревогу для того, чтобы видеть скорость, с которою собираются нижние чины, и убеждаться на деле, знает ли каждый из них свое место». Было указано и винным откупщикам заиметь при казенных питейных домах «предохранительные от огня снаряды».
Сохранилось описание крупного пожара в середине прошлого века. «В шесть часов вечера загорелось в одном доме, в сенях, как говорили, от варки варенья. Дом был деревянный, и его вмиг охватило пламенем. Не прошло и часа, как горела уже вся улица. Поднялась буря, пожар разгорался все сильнее и сильнее. И к полуночи пылало 165 домов, четыре улицы и переулки. Со всей Москвы съехались огнеборцы. Но что они могли поделать? Гонимые паникой животные и птицы лезли в пламя, то и дело оглушительно рушились полыхающие постройки. Вскоре перекинулось на дегтярный двор с тысячью пудов дегтя в бочках. Взметнулся огромный столб, по земле рекою потек горящий деготь. А воды поблизости не оказалось. Пока ездили на пруды, полыхало еще несколько квадратных верст. Я ужаснее этой картины разрушения ничего не видел. Просто какая-то гибель Помпеи. Пепел наполнил весь воздух, словно из вулкана, а льющийся деготь, сало и разные масла представляли собой нечто вроде лавы», — писал очевидец бушевавшего более грех суток бедствия.
В начале девяностых годов девятнадцатого столетия городская команда состояла из 1378 «служителей», 450 лошадей, семнадцати линеек, грех устаревших паровых машин, тридцати четырех труб, семнадцати ручных насосов, 85 бочек, семнадцати багорных ходов, трех рукавных и одного лазаретного фургонов. Сохранилось воистину саркастическое описание паровых машин «такой странной конструкции, что на пожары их возили не иначе, как шагом, а на разведение паров употребляли не менее 45 минут».
«Красный петух» — несомненное бедствие для всех москвичей. Было, однако, четыре категории людей, весьма радовавшихся этому несчастью. Одна из них — немногочисленное племя поджигателей, получавшее куши от толстосумов и банкротов за изобретательно устроенные поджоги. Вторая — вовсе малочисленная группа обывателей — «соровщики». Их «хлеб» был труднее — приходилось часами перекапывать тонны мусора на пепелищах, да к тому же и платить хозяевам-погорельцам за право поиска ценностей. К третьим относились репортеры. «Загорись сегодня Москва, завтра все газеты трубным голосом возопиют о пожаре, но продолжай она гореть неделю, месяц — и современный журналист, только что спаливший на пожаре свою великолепную бороду, сочтет долгом о таковом несвоевременном событии умолчать и добросовестно сообщить, сколько и каких балерин вышло замуж в течение месяца», — иронизировал современник. Но самые многочисленные — праздношатающаяся публика, любопытная до всего, «вплоть до пожара в собственном доме», собирающаяся толпами и могущая часами смотреть на зарево, как на приятное развлечение.
Начало нового века ознаменовалось пополнением профессиональным огнеборцам: «При частях войск охотничьи команды... будут принимать участие наравне с пожарными служителями в тушении пожаров в Москве. Для предварительного знакомства с пожарным делом, охотничьи команды будут заниматься по два раза в неделю в ближайших от казарм частях. На пожар от команды высылается двадцать человек при унтер-офицере».
Морозной ночью 14 декабря 1901 года с часовым опозданием на тушение здания гостиницы «Метрополь» прибыли пятнадцать частей, у которых не оказалось ни одной(!) достаточно высокой лестницы. На крышу здания пришлось взбираться по связанным малярным. С трех утра огонь быстро распространился почти по всему дому по дымоходам и вентиляционным коробам. Обрушилась крыша. Восемь огнеборцев провалились вниз, один из них — топорник Пречистенской части А. Кучин — погиб. Очевидец писал: «Пожарные работали самоотверженно..., они на люльках поднимались на крышу. Вскоре люльки эти оказались отрезанными дымом и огнем и около тридцати пожарных очутились в критическом положении. Тогда храбрецы один за другим стали спускаться по обледеневшей водосточной трубе вниз на узкий двенадцативершковый карниз, разъединявший пятый и шестой этажи. Люди еле разместились на нем, некоторые лежали так, что правая половина тела находилась на карнизе, а левая висела над пропастью. Народ внизу молился. К счастью, присутствие духа не оставило молодцов пожарных. Некоторые доползли по карнизу до угла здания, где висела штукатурная люлька, другие добрались до лестницы, которая с большим трудом приставлена была к пятому этажу, часть спаслась по веревке, которую с верхушки лестницы закинули на крышу».
Только одна оперировавшая в городе дерзкая шайка из восьми человек с июня по ноябрь 1903-го учинила более шестидесяти поджогов. «Если поджог не удался или же мало наворовали, то шайка спешила к другому месту, бывало, что в течение ночи она совершала от трех до шести поджогов. Около шести утра происходил обыкновенно дележ награбленного и совещание относительно следующей ночи. Пожар нередко распространялся на целый ряд строений и производил большие опустошения, лишая рабочий люд последних крох».
В те годы газета «Русское Слово» с немалым удивлением отметила продолжение формального существования в Москве «Рядной команды» в торговых рядах Китай-города. Сообщалось, что «команда эта слилась с общей организацией пожарного дела в столице, но старый сбор с торговцев на содержание ее по-прежнему остался в силе». После обращения продавцов с просьбой о его отмене, градоначальник передал ее в Городскую Управу. Было отмечено, что вопрос о снятии сбора «сам собой станет на очередь при предстоящей в недалеком будущем общей реорганизации пожарного дела в Москве». После этого «Рядную команду» переименовали в «нестроевую» и еще несколько лет в нее зачислялись мастеровые.
Московский «тушило» зачастую рассматривался начальством как «даровой слуга, чистильщик сапог, поломой, чистильщик клозетов, дровосек, базарный посыльный». Его заставляли работать на огороде брандмейстера, батрачить на его жену... Один из них как-то категорично заявил: «Для профессиональных пожарных безусловно должны быть воспрещены возка дров, уборка улиц, поездка с полицмейстершей на казенной лошади и вообще всякие хозяйственные работы, как городские, так и для услуг городского, пожарного и прочего начальства. Помимо того, что это отвлекает и истощает силы, действует развращающе, деморализует». Москвич Р. Захаров, тем не менее, вспоминал: «Начальство помыкало нами, как ему заблагорассудится. Работали мы в одну смену, уставали смертельно, но с этим начальство не считалось. Тех, кто не выезжал на пожар, заставляли вывозить навоз из коровника брандмейстера, убирать мусор, пилить дрова — словом, скучать людям не давали. Во всех частях так было». Несмотря на инструкцию, гласившую, что «пожарная команда, принадлежащие ей лошади и предметы обоза не могут быть употребляемы ни на какие посторонние, не относящиеся до пожарной службы, работы», огнеборцы выполняли функции санитаров, собаколовов, кошкодавов, в 1905-м вывозили трупы и раненых, разбирали и сжигали баррикады. Семь лет спустя «по распоряжению полицмейстера команда выезжала для разгона скопившейся публики у театра на концерте Ф. И. Шаляпина. Доходило и до ссаживания с коня у Триумфальной арки пьяного купца, и ловли улетевшего попугая, и снятия курицы с трамвайного провода».
Еще 27 июня 1897 года Николаем 11 был утвержден Устав «Всероссийского Общества взаимопомощи пожарных деятелей — Общества Голубого Креста», которое обеспечивало единовременными выдачами застрахованным в случае увечий, «понесенных при исполнении служебных пожарных обязанностей». Но для московских огнеборцев возникали парадоксы, когда «за раздавленный палец фабричный рабочий имеет право требовать вознаграждения, а семья убитого пожарного не может даже требовать похорон погибшего за городской счет».
В своем официальном докладе московский брандмайор заявил, что «пожарная часть в Первопрестольной сильно отстала от Петербургской,... здания пожарных частей ветхи и сыры, темны, некоторые грозят разрушением, казармы и конюшни разобщены, каланчи угрожают падением, семейным пожарным особых помещений нет, пожарные рукава сушатся в кухнях на печах; труд пожарного оплачивается лишь в 13 рублей в месяц. Несмотря на это Московская команда отличается лихостью и самоотверженностью, а лошади и обоз в большом порядке».
Около десяти процентов столичных пожаров начала века давали пригороды. Однако, например, тридцать тысяч обитателей Марьиной Рощи оставались совершенно беззащитными перед пламенем. На всех — лишь обоз из четырех бочек, насосы, рукава и ведра плюс... полное отсутствие воды. «Привезут четыре бочки — сто ведер, машины выбросят их в пять минут, а затем нужно ждать целый час, пока привезут новой воды», — сообщала одна из газет. Устройство же, например, команды в Бутырском хуторе городская Управа признала неосуществимым ввиду «значительных расходов по оборудованию и недостаточности в надежных средствах». Но все же видны перемены к лучшему. В 1902-м «освящено депо местной пожарной дружины, сооруженное на средства и по инициативе Общества благоустройства села Всехсвятского. Благодаря тому, что в этом селе много дачников из Москвы, в составе этой дружины немало интеллигентных лиц».
Спустя три года градоначальник Первопрестольной «признал своевременным организовать комиссию для всестороннего ознакомления с хозяйственной и строевой частью пожарной команды». Управой деятельно обсуждался вопрос о передаче частей в ведение города. Уже к осени по утвержденному проекту брандмайора Э. Лунда были произведены значительные перемены. Один из брандмейстеров назначен заведующим хозяйством с окладом 110 рублей в месяц, четверо — утверждены старшими на ставку 75 рублей с обязанностью замещать брандмайора на пожарах до его прибытия и начальствованием каждого над четырьмя частями. Остальные брандмейстеры получали по шестьдесят. Новопришедшим рядовым платили по одиннадцать рублей восемь копеек в течение года, затем они подлежали обязательному переводу на оклад в 15 рублей или увольнению. Выдержавшие же дальнейшие (годичные) испытания могли иметь до двадцати пяти рублей в месяц. Получали московские пожарные и по четыре копейки в день «приварочных» плюс «на капусту» — пять рублей сорок копеек в год. Правда, «за эту сумму можно довольствоваться лишь весьма скудно и убоинкой (мясом) уж не побалуешься. Действительно, они в щи кладут лишь бычачьи головы, да по два золотника на человека кожи с этих голов».
Вводился штат инструкторов для обучения огнеборцев профессиональным навыкам. Брандмайор Лунд потребовал от городского самоуправления обязательного страхования всего состава команды, «для чего понадобится всего четыре тысячи рублей».
В то же время «хромала» техническая грамотность. С 1908 по 1915 годы ни один из московских брандмейстеров не закончил даже Курсы пожарных техников в Санкт-Петербурге.
В одиннадцатом году в белокаменной было 17 специальных водопроводов, из них три — для спринклерных систем тушения «Гриннель» и один для системы «Линзер». Огнеборцы могли использовать шесть колодцев на водопроводной сети с давлением от двух до шести атмосфер и шестнадцать химических огнетушителей «Минимакс». Существовала возможность выезда на пожары по железной дороге — на двух «классных», трех крытых вагонах для лошадей и инструмента и двух платформах для обоза переправлялось 74 человека при 16 конях.
К тому времени среди московских «тушил» одиннадцать прослужило 25 лет и более, а двое — брандмейстеры Арефий Потапов и Яков Акимов были удостоены звания «Потомственный почетный гражданин». Отдавший команде более сорока лет служитель Прасолов был с почетом уволен с назначением пенсии 136 рублей 56 копеек в год.
9 июня 1912-го на Софийском заводе известного производителя противопожарного оборудования АО «Густав Лист в Москве» в трехэтажном каменном складе готовых насосов вспыхнул пожар. На тушении почти пять часов работали шесть частей при шестидесяти рукавах, одиннадцати стволах и двух паровых машинах. Обгорели чердак, накаты, была снята часть крыши корпуса.
В ту пору 11 насосов на конном ходу имели возраст от двух до двадцати лет. Сущевская и Сокольническая части приобрели трехцилиндровыс насосы фирмы «Густав Лист», ценою каждый в девять с половиной тысяч рублей, весом в 215 пудов на резиновом ходу и мощностью в сорок лошадиных сил.
На каждую часть приходилось по десять квадратных верст. Наблюдение велось с 16 каланчей. В городских театрах и местах скопления публики регулярно дежурили шестьдесят человек. Их действия контролировал один из брандмейстеров. Для Большого и Малого Императорских театров содержали «специальный штат пожарных служителей». Был разработан проект устройства новых четырех резервных частей — Алексеевской, Богородско-Черкизовской, Дорогомиловской и Новоандроньевской при ассигновании на это тридцати шести тысяч рублей ежегодно.
Прием на службу и распределение по частям осуществлял лично брандмайор, главным образом привлекая прошедших военную службу и освидетельствованных врачом. Но московская специфика заставила принять в 1913 году множество «штатских», из коих пятнадцать процентов определить «преимущественно для исполнения нестроевых обязанностей службы», при оплате труда от 20 до 50 рублей в месяц.
В 16-м году пожарный обоз имел тринадцать автомобилей (только три — с насосами), девять паровых и 15 ручных насосов, пятьдесят бочек для воды, несколько конно-механических лестниц и одну мотопомпу. Причем все паровые насосы последнее время вообще не использовались, поскольку городская Управа запретила их применение с мотивировкой: они стоят очень дорого — по четырнадцать тысяч рублей каждая. По-прежнему особое внимание рекомендуется уделять лошадям: «После поездок и возвращений с пожаров лошадей поить не ранее как по прошествии трех часов, оставшийся овес распределять при следующих выдачах, увеличивая дачку. В часы раздачи причитающиеся дачки сена раскладывать по кормушкам всех лошадей. Хотя бы и отсутствующих, которые по прибытии в часть и вываживании должны получить приготовленное сено. В праздничные дни производить лошадям одну утреннюю чистку. По приезде же с пожара во всех случаях лошадей чистить».
В январе 1917-го в московском театре Незлобина пожар уничтожил сцену, колосники и крышу, а также зрительный зал. Пострадали служебные помещения и фойе. Убыток составил 150 тысяч рублей. Вызов огнеборцев осуществили с опозданием. Здесь не хватало пожарных кранов, помещения были захламлены, отсутствовал противопожарный занавес. Никто из артистов и рабочих не имел соответствующей подготовки, а стоявший в театре бак с четырьмя тысячами литров воды использовать так и не смогли. Было резонно указано, что трагедия «отнюдь не является роковой случайностью. Здесь результат попустительства или бездеятельности одних и безграничной, необузданной жадности других... Устройство и допущение подобных театров является преступлением против общественной безопасности».
В июле временно исполняющий делами брандмайора Акимов сообщил в части: «Прошу господ брандмейстеров употреблять химические огнетушители в самых необходимых случаях ввиду того, что приобрести заряды для них в настоящее время не представляется никакой возможности».
Так и пришла московская пожарная охрана к октябрьским событиям с технически устаревшим, полуразрушенным оборудованием. Резко снизилась квалификация кадров, оперативность и эффективность работы «серых героев». Пожары же по-прежнему продолжали терзать древний город...