Цель РУБИН ЦЕНТР БЕЗОПАСНОСТИ - предложение широкого спектра услуг по низким ценам на постоянно высоком качестве.

Дорогая моя "пожарка"

По большому счету, к ветеранам-огнеборцам причислить себя при всем желании не могу. И все же, все же... Целое десятилетие, начиная с середины семидесятых, было связано с ней, столичной «пожаркой» (пишу это расхожее словцо без тени иронии, напротив, с самыми искренними чувствами). Навсегда там остались юность, самые лучшие годы жизни, а значит частица сердца. А главное — она подарила встречи и знакомства с замечательными людьми, к кому сохранил глубочайшее почтение. Кого-то, увы, уже нет, долгая им память... Со многими, кто еще в строю или уже вне строя, не порвали связей, знаемся поныне, с некоторыми дружны. О добрых делах таких людей вы прочтете в этой книге. У меня же будут, так сказать, штрихи к портретам, навеянные самыми яркими «картинками» былого и пережитого.


Основная солдатская масса вливалась в московский гарнизон простым способом — призываясь на срочную. Предпочтение в ту пору отдавали парням из Черноземья. Не берусь объяснить, почему. Может, на благодатной почве произрастали исполнительные ребята? Хотя какой-то разницы не ощущалось. Пожалуй, все были на одно «лицо».
    
Когда партию нашего осеннего воронежского призыва везли в битком набитом поезде, стройный разбитной прапорщик Виктор Богдан (пусть простят старшие и высшие офицеры: буду называть те их звания) вызвал меня в свое купе и скороговоркой зачастил:

— Ты там «бомбами» гремел?
    
«Бомбами» в простонародье именовались тогда 800-граммовые винные бутылки. Провожавший с призывного пункта колонну на вокзал старший брат-студент втихаря сунул в рюкзак «пузырька» три с какой-то «крепленостью»:

  — С мужиками «вздрогнешь». Заранее, правда, не отмечают, но потом уже не придется.
    
Если честно, к спиртному я был, считай, равнодушен. А вот бес попутал. Стою перед Богданом ни жив ни мертв, лопочу в оправданье что-то вроде:

— Товарищ прапорщик, день рожденья у меня завтра...
—Чего уж,— вдруг смягчился он.— Хряпнули по стопарю, и ладно. Глядите только, не борзейте — враз утихомирю. Слушай, кажись, у тебя в военном билете значится: корреспондент?
—Так точно.
    
Скептически окинув худосочную фигуру, то ли в шутку, то ли всерьез произнес:

—Да, тяжельше ручки ничего не подымешь. Заканчивал что?
—Два курса журфака.
—Добре, — выговорил «прапор» словечко, как позже выяснилось, перенятое у командира. — Между нами: в основном с восьми- и десятилеткой у нас. Со средним специальным — редко, и все в теплых местечках состоят. Деду я доложу. Губы особо не раскатывай, но ротным писарем, думаю, будешь. Минимум.
     
Про армейских «стариков» слышать доводилось немало. И — понеслось в голове: «Неужели там «дед» всем заправила? Запашет, придется дембельские альбомы оформлять».

    
Поезд пришел в Москву рано утром. Привезли в казарму, где предстоял курс молодого бойца. И сейчас, с высоты лет, считаю огромным подарком судьбы, что учебным отрядом (в то время в гарнизоне была принята, как в пионерии, «отрядная» система) «верховодил» полковник Сергей Игнатьевич Постевой. Имя его гремело вовсю. Герой Советского Союза! Легенда!

    
Разумеется, в части он был законодателем мод. От него шли все нити поддержания жесткого порядка, им же установленного. Казалось, в самой фамилии слышались армейские переливы: Постевой— постовой. При виде его мы замирали, вытягиваясь в струнку.

    
Для своих пятидесяти с небольшим выглядел Сергей Игнатьевич моложаво, лишь обильная седина выдавала человека, с избытком хлебнувшего лиха. Окружало его много офицеров: и своих, и приданных, однако «сам» в кабинете не отсиживался, въедался во все тонкости нашей учебы. Я уже описывал в газетах эпизод и все же упомяну опять. Доставили нас на стрельбище в березовую рощу. Чуток погодя Постевой тут как тут. Мы залегли, приторочив автоматы на вещмешки. Он же, видно, чтоб придать нам побольше боевого духа, стоя вскинул «Калашникова» на одной руке. Прошелся очередью— и впереди снопами повалились наземь мишени...

    
С годами завязались у нас с Сергеем Игнатьевичем теплые отношения, хранимые до сих пор. Посчастливилось не раз писать о нем в самых разных изданиях, в книгах.

    
Как-то прикатил к нему в часть для очередного «расспроса».

—Читал в «Смене» о нашем командире? — поинтересовался знакомый капитан.
—А как же! По-моему, Юрий Нагибин малость поднакрутил.
—Брось. Что значит писатель! Посидел у Постового, ну, с полчасика где-то. На следующий день прибыл посмотреть выезд караула по тревоге. Все! Представляешь? И — очерк чуть ли не на полжурнала.
    
В ироничном взгляде легко читалось по отношению к собеседнику: «Да, он не Байрон».

    
Сегодня видимся с Сергеем Игнатьевичем реже. На всякие мероприятия он не ходок: ноги подводить стали, из квартиры выбраться, и то проблема. Недавно навестил ветерана. Полистали заботливо оформленные альбомы со снимками, остановившими мгновения его почти полувековой огненной вахты. Повспоминали, с кем служил. И каждый в свою молодость окунулся...      .

   —Не было бы счастья, да несчастье помогло. Из дома носа не кажу, от безделья сам в писанину ударился, — улыбнулся он, передавая свои мемуары для литературной шлифовки.
    
...Вернемся вспять, «в казарму». Однажды в разгаре курса собрали нас, несколько десятков «салаг», в спортзале. Вошел мощный плечистый военный.

—Дед! — испуганно шепнул сержант и попятился, взяв под козырек.
    
Едва приблизившись к строю, «Дед» сразу — «быка за рога»:

—Я — майор Дедиков. Кому не известно — начальник первого отряда,— отчеканил он, особенно напирая на два последних слова. — Вы будете служить в нем. Тушить пожары в самом центре города-героя Москвы. Уяснили?
    
Выдержав довольно долгую паузу, скорее всего, чтобы лучше «уяснили», продолжил:

—Мне докладывали: среди вас писатель завелся. Два шага вперед!
    
Каждый понимал, о ком речь, однако никто не шелохнулся. Я притаился в заднем ряду, опустив очи и нутром чуя, как ротный поедом ест меня глазами. Выйти не осмеливался. Не так обращение смутило, как обучили «не высовываться».

—Из с гроя, кому говорят! — резко выкрикнул ротный.
    
Нехотя «выполз на полусогнутых».

—Поступите в распоряжение моего штаба, — опустил «Дед» указательный палец вниз, будто давая понять, что перстом способен вершить судьбы людей (впрочем, так оно и было).
    
Воля «всевышнего» — и вот я на третьем этаже старинного здания в тогдашнем Собиновском переулке, в ста шагах от театра Маяковского. Определен впридачу к трем оперативным дежурным. Очень даже понравилось: уютный уголок, тепло, кормежка внизу, в карауле. Служба — не бей лежачего. Что еще солдату надо для полного счастья?

    
Одного не понимал: зачем здесь очутился. Разложить бумажки, заполнить какие-то пустографки, еще что-то по мелочам, свежий подворотничок офицеру подшить. В общем, на подхвате. Полюбопытствовал насчет своей перспективы у Володи Иванова, юркого и хваткого ефрейтора, связного при одном из «оперов».

—По слухам, «Дед» будет держать при себе на всякий пожарный, — рассудительно ответил тот. — Доклад на итоговое совещание настрочить, выступленьице какое, статейку в газету. Человек он большой, не будет же сам сидеть, чирикать перышком. А покамест обкатывает, чтоб службу понял.
    
«Настрочить» ничего, кажется, не удалось, поскольку... Хотя, об этом — впереди.

    
Еще эпизод тех дней. Нежданно-негаданно прикатил в Москву повидаться старший брат, тот самый, который «бомбы» в рюкзак подкладывал. Бегу на первый этаж. Ни ротного капитана Черкашина, ни зама в карауле нет. Увольнительную, хоть плачь, выписать не у кого.

    
Возвращаюсь, убитый горем.

—Совсем ошалел, — принялся отчитывать ефрейтор. — Выход в город ему, салажонку, подавай. Мы по три месяца в боевках преем— не дают. Ох, и чудик.
    
Подождав, пока он остынет, — опять за свое:

—Может, к «Максу» пойти?
     У Володьки — глаза на лоб:
—Очумел. Это ж смертоубийство!
    
Желание свидеться с братом все же перебороло робость, и я решился на отчаянный шаг.

    
Сперва постучи в дверь, потом открывай. Не дай Бог спросишь: «Можно?» Попрет в три шеи: устава не читал. Надо: «Разрешите войти?» — наставлял ефрейтор, смирившийся с моим «смертоубийством».

    
Все исполнил в строгой последовательности. И уж когда стоял на заветном пороге кабинета, с языка слетело:

—Можно?
    
Худощавый чернявый капитан Максимчук, казалось, насквозь пронзил колючим взглядом глубоко сидящих глаз:

—Дозвольте выяснить, юноша, кто у вас командир?
— Деев, Митин и Бессалов, — выпалил одним духом.
    
Вот что, — не меняя выражения лица и чеканя каждую фразу, жестко сказал начштаба. — В колхозе так будете величать. А у нас—ар-ми-я! Понятно? И тут они — оперативные дежурные: старший лейтенант Деев, старший лейтенант Бессалов и старший лейтенант Митин. Не иначе. Итак, зачем пожаловали?

    
В невнятном лепете он, похоже, привыкший к телячьей робости новобранцев, все же разобрал: «брат из Воронежа», «увольнительная»... К величайшему изумлению слышу:

—До восемнадцати ноль-ноль, и ни секундой позже! Не заблудитесь только, дальше Красной площади ни шагу.
    
Ура! Площадь-то эта как раз в двух шагах...

    
Такой он был, Владимир Михайлович Максимчук. Штабист-«устав- ник». Педант. Умница. Интеллигент. Военная «косточка». «Тушила», каких поискать. Вечно натянут, как струна. Сухарь. И за внешней, вовсе не напускной суровостью таились (в чем мы многократно потом убеждались) доброта, умение понять и «принять» простого солдата, облегчить нелегкую долю его. Редкое, прямо надо признать, умение, которым Бог наградил немногих. А было ему всего двадцать семь — лишь на несколько лет старше нас.

    
Через полтора месяца «обкатки» вызвал сам «Дед». По расспросам, мне уже было известно о нем кое-что. Характер — полярный максимчуковскому: чуть мягче, податливее. Здоров, аки бык. Бывший чемпион Украины среди юношей по боксу. Якобы его вскоре по приезде в Москву попытались «приручить» сверхсрочники, прижали в подвале — сушилке рукавов, хотели бока намять. Шестерых раскидал, как мух, самому ярому челюсть свернул. В огонь шел так же уверенно, словно к себе домой. Медали удостоен, «За отвагу на пожаре»: пару лет до того во главе сводного подразделения тушил торфяники в подмосковной Шатуре, полыхавшие в засушливое лето 72-го так, что всю столицу затянуло бурым дымом — не продохнуть. Чикаго, и только.

—Присядь, — показал на стул Владимир Евгеньевич. — Позвонили мне: корреспондента — командировать на Петровку, в газету. Тебе следует нынче явиться к редактору. Как добраться, объясню. У нас ты вроде ко двору пришелся. Давай, дави на то, что в Москве совершенно не ориентируешься. Добре? Может, выйдет.
    
Тогдашний редактор многотиражки «На боевом посту» — предтече нынешней «Петровки, 38», Борис Иванович Соколов подтвердит как на духу, что определенную Дедиковым линию поведения выдержал четко. Однако все решили волевым способом.

    
«Дернули» на Кропоткинскую, 22, к начальнику политотдела Управления Головастову.

—Ты, голубь, барышню не корчи, — нахмурился Василий Иванович.— «Город незнакомый». А язык на что подвешен? До Киева доведет. Ответь-ка лучше, как воронежский самогон?
    
Поджилки у меня затряслись чаще: к чему клонит? По правде, пригублял-то сивуху пару-тройку раз — гадость порядочная, особенно свекольный, который в деревнях тогда не заквашивал только ленивый. Да разве мог сознаться, что пробовал на вкус...

-«Не могу знать», — передразнил он. — Зря, голубь ты мой. Путевый он, забористый.
    
Опять промашка вышла. Я и ведать не ведал, что Головастов некогда служил энное количество лет в Воронеже, там нашел свою «половину».

  
-Ну, и орел! — съязвил полковник. — Короче, завтра, как штык, с утра — к Соколову.

... Некоторое время назад мы с Виталием Иосифовичем Зайцевым и Андреем Юрьевичем Житеневым, бывшими «политотдельцами», проведали «шефа» — похоронившего жену, по существу, одинокого и больного. Но не забытого питомцами. Сидя в кухоньке более чем скромно обставленной маленькой квартиры, предавались воспоминаньям. Привел я и тот диалог.
— К чему про самогон — толком сказать не берусь,— рассмеялся Василий Иванович, пересиливая боль. — Может, испуг снять? А то совсем орел в голубя превратился.
    
«Орел» и «голубь» — два излюбленных его «имени», употреблявшихся в зависимости от ситуации. Он всегда резал правду-матку напрямик. В гарнизоне его побаивались. А то! Властью наделен нешуточной. Однако и уважать было за что. Как партработник, думается, мог «заткнуть за пояс» не один десяток горкомовцев, не говоря уже о райкомовцах из Ленинского РК, разместившегося как раз напротив Управления. Образован, начитан, всегда «держал нос по ветру»: ежедневно на столе — стопки самых разных газет и журналов. Несмотря на крайнюю занятость, успевал «проглотить» нужное, часто вворачивая наиболее яркие цитаты в своих выступлениях на совещаниях и «активах». Редко кто следил так за литературными новинками и культурными событиями. При нем культурная жизнь и в самом УПО била ключом. Сюда частенько захаживали поэты-песенники Лев Ошанин, Леонид Дербенев, Борис Дубровин, Игорь Шаферан, композиторы-певцы Владимир Мигуля, Ирина Грибулина. С их участием устраивались творческие вечера, конкурсы на лучшее произведение, по итогам которых выходили сборники стихов, пластинки. Кто из нас не помнит стихотворение Льва Ошанина: «Мы идем в огонь», положенное потом на музыку? Экспрессивная, как бушующее пламя, песня понравилась, стала своего рода гимном часовых пожарной службы. Вслушаемся: «Мы долю выбрали свою, она мужская, да, мужская, и мы теперь всегда в бою — у нас профессия такая...»

... Спустя несколько «редакционных» месяцев, набравшись наглости, заявляюсь к Василию Ивановичу с личным вопросом.
—В отпуск захотел? — удивленно вскинул брови. — Сколько служишь?
—Полгода уже.
—«Уже». Положено — через год, и то не всегда.
—Мне фотоаппарат «ФЭД» забрать из дома и словарь Ожегова. По работе надо, — сгорая от стыда за свое беззастенчивое вранье, молвлю в ответ.
— Нашел причину. Выкладывай, что стряслось? Девка запузатела?
—Нет, брата в армию проводить.
    
Набрал три цифры «внутреннего»:

—Валентин Владимирович, летописца нашего на десять суток отпустим в краткосрочный? Согласен, — не полагается. В виде исключения? Повод серьезный. Да и «Сигнал» без сбоев выдает, наперед заготовил.
—Начштаба Дороднев нс возражает, — положив трубку, сказал Головастой,— Иди, оформляйся.
    
Козырнув, оборачиваюсь к двери, готовый от радости взлететь. А вслед донеслось:

—Ох, и орел!
    
В повествовании невольно возникает переброс во времени, этакая ретроспектива. Однако ничего не попишешь...

    
Итак, первые часы в редакции. Борис Иванович Соколов, майор милиции, никогда не надевавший форму, как оказалось, журналист от Бога и, вообще, прекрасный мужик, краток, будто я тут давным- давно:

— Денька через два — «полоску» мне на стол. Сиротин поможет.
    
Сижу в кабинете, обхватив голову. Собираюсь с мыслями. Собственно, писанина сама по себе трудностей не представляла: все-таки два года штатного «литсотрудничанья» в районке — практика хорошая. Однако здесь совершенно иная «кухня»...

    
Целевую полосу «Сигнал» вели до того двое, которых содержали за счет пожарной охраны. Солдат-срочник, ставивший под материалами, как полагалось, свой инициал и фамилию Ю. Бабин. Острые на язычок журналисты вмиг переиначили и за его обостренное неравнодушие по женской части крепко прилепили кличку «Ебабин». Юрий в основном и тянул лямку, ибо напарник, пенсионер Иван Сергеевич Сиротин, некогда подполковник авиации, периодически принялся уходить в глубокое запойное пике, появляясь в «конторе» от случая к случаю. Когда Бабин «дембельнулся», Сиротин напрочь «осиротел», еженедельный выпуск «сигналил» все реже и реже. Догадались «про-шерстить» весь осенний призыв 74-го. Один «попался»...

    
После обеда, откуда ни возьмись, — Иван Сергеевич. В добротном сером костюме, гладко выбрит, приветливые черты лица. Едва познакомились, озадачил:

—Проведем совещание.
«С кем?» — недоуменно смотрю по сторонам: в комнате, кроме нас, никого.
—Оставляю за собой право на выработку стратегической линии нашей страницы и контроль, — официально заявил он. — Надеюсь, понятно: это главное. За вами, товарищ рядовой, остальное.
«Лучше бы наоборот», — подумалось. Но перечить не посмел.
Сразу после «совещания» Сиротин удалился, пожелав на прощанье творческих удач.
В кабинете ничего не высидишь: ноги — в руки, и в «свой» отряд.
—Молодца, своих забывать негоже, — одобрил дежуривший сутки старший лейтенант Деев. — Не грусти. До утра блокнот целиком накатаешь.
    
Для журналиста нет жанра проще репортажа. Пришел, увидел, «накатал». Не успели попить чайку — вызов.

—О чем я толковал? — застегивая пуговицы брезентового, кое- где прожженного плаща, улыбнулся Вячеслав Михайлович.
    
Приехали первыми. Горели внутренности старого каменного дома неподалеку от Самотечной площади. Окрестности заволокло дымом. Куча зевак. Деев, ни на кого не обращая внимания, молча закинул за плечи лямки кислородного противогаза и со связным Ивановым пошли внутрь. Впервые увидав такое, я малость «дрогнул»: сгорят же заживо. Вскоре прикатили несколько пожарных машин. И как начали поливать двухэтажку! Даже сверху, разобрав крышу. Двое вынесли на улицу что-то дымящееся. Коряга — не коряга... Присмотревшись, я в оторопи отшатнулся: труп, обгоревший напрочь. Затошнило, ни обедать, ни ужинать после этого никаких сил не было. Писал репортаж, а перед глазами — ужасная картина. «А каково пожарным? — не мог взять в толк. — Неужели привыкли?»

    
В общем, начало положено. На профессиональном языке, — «полосу забил». Дальше пошло легче.

    
«Выручал» первый отряд не раз. На его долю доставалось огненной круговерти. Ну, как, например, было не написать о случившемся еще раньше «чэпэ» на станции метро «Площадь Революции», наделавшем в городе столько шума?

    
Возникло с малого — от искр при электрорезке чугунного тюбинга загорелись деревянные подсобки. Персонал пытался было справиться своими силами — куда там! Между тем очаг принял угрожающие размеры. Плюс невыносимая температура, беспросветная задымленность.

    
Вот в какую «купель» окунулись бойцы во главе с «начкаром» лейтенантом Александром Касаткиным. Уже в ходе разведки спасли несколько человек.

— Я ствольщик, и значит одним из первых спустился вниз, — рассказывал позднее ефрейтор Василий Колесников. — Уже через несколько минут ощутил — дыхание затруднилось. Даже в противогазе воздух буквально обжигал легкие. Тогда стал дышать коротко, «отхлебывая» кислород небольшими порциями. Вроде стало полегче. А что оставалось? Люди-то на платформе вообще задыхались.
    
На подмогу 33-й части «кинули» других. Спасательные группы отыскивали в дыму и выводили наружу терпевших бедствие пассажиров. Эвакуация производилась с двух боевых участков. Четко и грамотно управлял расчетами штаб пожаротушения под началом майора Андрея Сергеевича Егорова. Прибывший «шеф» отдела службы и подготовки подполковник Виктор Михайлович Кононов (да-да, именно он, кто спустя двенадцать лет возглавит УПО, затем станет замначальника милицейского главка, генералом, куратором пожарной охраны) проникнет в самое пекло, наладит связь со штабом и будет, фигурально говоря, «вызывать огонь на себя», командуя «изнутри». Сложнейший пожар за сравнительно короткий срок локализовали и потушили. Как писалось раньше в газетах, «жертв и разрушений нет». Апофеозом было вручение государственных наград самым отважным, включая, разумеется, Кононова и Егорова.

 
...Месяца полтора спустя с одним корреспондентом заглянули мы на огонек в Дом журналистов поиграть в шахматы. Здесь и повстречал снова Сиротина. Будучи солидно подшофе, тот тем не менее признал «ученика», принялся расспрашивать про «творческие успехи».

    
-А меня ведь ушли, — вздохнул глубоко.— Наверное, справедливо. Дал слабину...

    
Вскоре в гарнизоне подводили итоги года. Что удивило, несмотря на рост числа пожаров и погибших на них, Москва стала обладателем переходящего Красного знамени, учрежденного высокими инстанциями. Ларчик открывался просто: вовсю разворачивалась борьба за звание образцового коммунистического города. Разве могла столица при этом кому-то уступить в показателях? Сегодня те «игры» вызовут улыбку, а в ту пору все воспринималось более чем серьезно, обставлялось с размахом.

    
Сразу после вручения «заслуженной награды» вызвал Головастов:

     -Кроме «Боевого поста» дашь за моей подписью передовицу в ЖИД.
 —Не понял, товарищ полковник, куда?
   -В журнал «Пожарное дело», пора бы знать, голубь.
—Нужны же цифры, факты, фамилии...
— О трех «П» слыхал? Сосешь из пальца, смотришь в пол и плюешь в потолок. Короче, действуй!
    
Передовую редактор Игорь Степанович Федосеев одобрил, поставил в номер, который уже набирался в типографии: по договоренности под статью забронировали место, вероятно, будучи в курсе, что Центр пожнет лавры победителя соцсоревнования.

    
После выхода журнала Василий Иванович подарил прямо со своего стола ручку с золотым пером, через неделю, правда, отказавшую, и добавил:

-За гонораром не езди, вчера мною получено, с Игорем Степановичем чуток «посидели», знамя спрыснули.
    
На материальное вознаграждение я крепко рассчитывал: будучи, по сути, на вольных хлебах, харчевался в основном в городской столовой.

    
Каково же было изумление, когда к майским праздникам вдруг выдали в кассе УПО аж «четвертак». Деньги немалые, а для солдата просто сумасшедшие.

   
-Головастову «спасибо» скажи, — шепнула кассирша.

   
Оставалось только догадываться, как он все «оформил»: срочникам денежные премии категорически запрещались.

    
А тут — новое событие. Чтобы почаще держать на виду, перевели меня в 96-ю роту, при Управлении, «на втором дворе». Каждое утро — в редакцию, увольнительных записок не напасешься. Начштаба УПО полковник Дороднев, войдя в положение, распорядился выписать так называемую «Книжку война-спортсмена». Кто не видел такую, поясню. В разлинованной брошюрке карманного формата заполнялась на целый месяц страничка: такому-то разрешается находиться на учебно-тренировочных сборах в Москве, явка в часть в 22.00. Дальше — ежедневно отметки: дежурного или помдежа по части об убытии, тренера — о прибытии, и опять — о возвращении. Все до единой росписи я проставлял собственноручно, меняя почерк.

    
Служила книжка для «отмазки» от вездесущих въедливых военных патрулей. Выдавая ее, Дороднев объяснил:

—Встретят — говори: занимаешься пожарно-прикладным спортом.
    
Встречали, и очень часто. Полистает-полистает офицер ее, испещренную цифрами и закорючками, и даже не дойдя до конца, протягивает обратно:

—Тут черт ногу сломит. Кругом! Шагом марш!
    
Видать, подобных «спортсменов» в городе было негусто, если даже старшие патруля не разбирались. Потом уже, окончательно утратив бдительность, частенько я забывал расписываться о «явке», делая все задним числом. Ничего, проносило.

    
«Вездеход» выручал здорово. По Москве ездил с ним безбоязненно, распихивая в разные редакции заметки о пожарных делах и людях. На радиостанцию «Юность», в «Вечерку», «Московскую правду» и «Комсомолец», «Красную звезду», одноименный с нашей газетой журнал внутренних войск, окружную — «Красный воин». Тут тебе и завязки с пишущей братией, и, что не менее важно, «гонорарии», как мы их называли.

    
Пусть не прозвучит хвальбой, приведу эпизод. Ко Дню печати в Управление пришел конверт, а в нем почетная грамота за подписью генерал-полковника В. Л. Говорова, командующего Московским военным округом, к которому наш гарнизон ровным счетом ни малейшего отношения не имел. В диковинку было: на плотном красивом листе бороздили небо истребители, внизу ползли танки, грозно нацелились орудия. Событие необычное: сам глава УПО генерал Иван Леонтьевич Антонов на каком-то торжестве вручал грамоту:

—Так держать! Прославляй пожарную охрану и дальше.
    
Полковник же Дороднев, возможно, в знак признания «заслуг», очередной «отпускной» подписал: явка в 24 часа. Получалось, отныне обладатель «книжки» круглые сутки предоставлялся самому себе: с полуночи ведь начинался новый день...

    
Что могло связывать солдата с большим должностным лицом — начальником штаба целого Управления? Мне кажется, он очень верил в силу печатного слова и потому допускал, наверное, единственного рядового в свой кабинет. Давал «цэу», подсказывал темы. Человек полностью «оправдывал» фамилию: дородный, грузноватый. О нем самом при жизни никто не опубликовал и нескольких строчек, хотя, имея за плечами лишь армейские солнечногорские курсы «Выстрел», он горбом заработал «полковника» и довольно высокий пост. «Строевик» тот еще, и специалист «по огню» — тоже.

    
Внезапная смерть его в декабре 1977-го потрясла гарнизон. Поздней ночью, приткнувшись в углу комнатушки в общежитии и роняя на бумагу слезы, выводил я расплывавшиеся строчки: «Ранящее, разящее душу, глубокой болью отдающееся в сердце: «...при исполнении служебных обязанностей скоропостижно...»

    
Воскресным днем он, будучи ответственным дежурным, проверял боеготовность подразделений, подбадривал уставших бойцов суворовским: «Помните, ребята, тяжело в ученье...» Был, как всегда, деятелен и энергичен.

    
Ночью, зайдя в штаб пожаротушения, сыграл с бодрствующим офицером в шахматы. В игре «умов» он превосходил многих. Сыграл свою последнюю партию...

    
Уходя, вскользь и будто невзначай пожаловался на недомогание.

    
В понедельник утром захлопали двери Управления, зазвенели телефоны, опустевшие на выходные дни кабинеты снова вдохнули в себя жизнь. Только два окна справа от входа оставались затененными.

    
Утром я позвонил знакомому журналисту, два года назад закончившему службу в столичной пожарной охране. Он не сразу нашелся, тихо, дрогнувшим голосом произнес:

— Как же так? Такой человек... Не верится.
    
Трубка надолго умолкла. Чувствовалось: спазмы сдавили ему горло, горький подкатился комок.

    
Сотни людей склонили головы у надгробья, и еще сотни склонили бы, окажись они рядом...

    
Какой мы след оставляем в жизни? Можно открывать новые планеты и земли, которые потом назовут твоим именем. Можно, подобно Сикейросу, рисовать на стенах домов, восхищая всех искусством. Полковник Дороднев оставил след в душах людей. Многих людей, служивших вместе с ним, которым он отдавал все без остатка: опыт, знания, незаурядное мастерство.

    
Приходилось встречаться с воинами запаса. И неизменным был вопрос: «Ну, как начштаба, не собирается на пенсию?»

    
Он оставался на посту до последней минуты жизни, еще не успев встретить свое шестидесятилетие.

    
Скупые строки служебной карточки: «...1919 года рождения. Курсант школы младшего начальствующего состава органов НКВД. Командир отделения. Заместитель командира взвода. Командир взвода...» Обрывается запись последним: 1970 г. — начальник штаба управления частями ВПО.

    
Он был хорошим начальником штаба. Собственно, хорошим — слишком мало сказано.

  
...Каждый год в начале лета в учебном лагере «Космос» проходят соревнования по пожарно-прикладному спорту. И как тут усидишь в душном кабинете, когда ты страстный любитель ППС и истинный его ценитель.

    
Судья республиканской категории Валентин Владимирович Дородней искренне радовался высоким результатам, показанным спортсменами. И надо ж такому случиться: хлынул дождь. Ну прямо ливень. Конечно, настроение у участников стало не то: мокро, скользко.

    
Ему предложили плащ. Отмахнулся.

— О них надо позаботиться, — показал в сторону беговой дорожки.
    
Стали было поговаривать о переносе соревнований. Дороднев опешил:

— Что ж, выходит, мы и на пожаре будем отсиживаться пока дождь не кончится?
    
Но сразил этим всех.

    
За повышение мастерства и выучки он ратовал всегда и везде. А тут такая возможность проверить свои способности в трудных условиях. И упустить ее, дарованную природой? Да никогда!

    
Позже я встретил его на собрании в одном из отрядов. Речь шла о насущном — воинской дисциплине. Валентин Владимирович стал рассказывать о нарушении, случившемся в одном из подразделений. У руководителей — глаза на лоб: откуда такая осведомленность? Ведь даже они в полном неведении. А тут человек, как говорится, со стороны.

    
Он не был человеком «со стороны». Кипучая жизнь пожарного гарнизона целиком захватывала его.

    
Прочно укоренился в обиходе огнеборцев термин «тушила». Удостаиваются его тысячи раз проверенные огнем пожарные, независимо от ранга и звания, самые бесстрашные, до мельчайших подробностей знающие это нелегкое и опасное дело. Специального пожарного образования Дороднев не имел. До всего доходил своей головой. И когда он появлялся на пожаре — крепкий, ухватистый, с непоколебимой верой в себя и в общую победу над стихией, — бойцы творили чудеса храбрости. Он как бы воодушевлял ребят, увлекая своим примером.

    
«Строг, ох, строг дядька Дороднее, — сказал как-то знакомый офицер. — Крутой характер». И тут же добавил: «Но справедлив».

    
Парадный китель он надевал редко. Разве что в майские праздники Победы, да в дни принятия присяги молодым пополнением. Поздравляя только что отчеканившего торжественную клятву воина, чуть подавался массивным туловищем вперед, крепко пожимал руку вдруг растерявшемуся солдату. И тогда на левой стороне груди тонко, серебряным звоном отдавались многочисленные медали. Лишь ордена — Красной Звезды и «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР», оставались недвижимы. Кстати, эту награду Валентин Владимирович получил одним из первых в гарнизоне.

    
Помню курс молодого бойца. Наш командир взвода, молодой лейтенант Евгений Адуковский на первом же занятии торжественно, не без гордости сказал: «Вы пришли служить в столичный гарнизон пожарной охраны — прославленный, дважды орденоносный, с богатыми традициями, которые складывались годами старшими поколениями».

    
Эти добрые традиции укреплялись настоящими людьми, такими, как Валентин Владимирович Дороднев.

    
...В том же лагере «Космос» однажды пришлось видеть, как он с каким-то душевным сожалением дотронулся, погладил отмершую, шершавую кору засохшего клена. Было во взгляде убеленного сединами полковника что-то печальное. А вокруг хороводом стояла поросль. Ее никто здесь не сажал. Это дали о себе знать брошенные деревом семена. И пусть бурной весной, когда молодые побеги дружно потянутся к солнцу, возрадуется клен-великан — жизнь его продолжается в этих стройных деревцах.

    
Семена, посаженные доброй рукой Валентина Владимировича Дороднева, попали на благодатную почву. Они уже проросли и еще прорастут!»

    
Очерк тот назывался «Деревья умирают стоя».

    
...Повел недавно дочку в театр Российской армии. Афиша в фойе, крупные плакатные буквы. Как током пронзило — «Деревья умирают стоя». Комедия... Не по себе стало. Что ж, как сказано в Святом Писании, каждому свое.

    
...Страничку «Сигнал» офицеры между собой именовали пренебрежительно «Свистком». Не знаю, почему, спросить не догадывался. Как бы там ни было, отражал он события значимые и не очень, происходившие в столичной службе «01», и, естественно, каждодневные будни — хронику пожаротушения, смелые поступки воинов. Пожалуй, с высоким «штилем» частенько перебарщивал. «Мужество», «отвага», «доблесть», «подвиг», «бойцы огненного фронта» — слова и фразы эти не покидали почти каждый выпуск. «Сигнал» учил новобранцев на примерах Героя Советского Союза Сергея Игнатьевича Постевого, командира отделения Александра Петровича Татьянина, в войну лишившегося ступней ног и все же нашедшего силы и мужество вернуться в строй, полного кавалера орденов Славы Василия Павловича Волкова, сержанта Володи Минакова, павшего на боевой работе...

    
О тушении невероятно сложного пожара в гостинице «Россия» пришлось рассказывать на газетных страницах трижды, и все — эзоповым языком, без точного упоминания места происшествия. Открыто — запретили, даже Указ о награждении большой группы бойцов и командиров орденами Красной Звезды, медалями «За боевые заслуги» (редчайший для того времени факт!), «За трудовую доблесть», «За отвагу на пожаре» вышел под грифом «Не для печати». На церемонии их вручения тоже всячески избегали упоминать про гостиницу.

    
Среди других тогда получил «свою» «Красную Звезду» и «Дед»— подполковник Владимир Евгеньевич Дедиков. Получил живым, хотя могло быть иначе. На волоске висел от гибели, едва не сгорел.

    
Кстати, после «российской» трагедии минуло лишь несколько дней—   неожиданно в Москву нагрянул весьма высокий чин из Узбекистана: секретарь Ташкентского обкома компартии республики. По причине того, что среди спасенных в гостинице оказалась его супруга... Из Министерства — команда: в кратчайший срок отыскать, чьих это рук работа. Спешно объявили «гарнизонный розыск». Проблема сложная, ведь в тушении участвовали многие сотни людей, к тому же в такой кутерьме, ночью, разве упомнишь кого в лицо. Не до того было. Все- таки двое «нашлись», причем из разных частей. Прапорщик Петр Анискин и ефрейтор Александр Павлов. Всего они «спустили» по мехлсстнице 13 пострадавших, в том числе будто бы ту самую женщину, «подходившую» по словесному портрету. Подходили по всем статьям и сами воины: комсомольцы, отличники боевой и политической подготовки. Право, не хочу что-то подвергать сомнению, но некоторые колебания были...

    
Героев доставили в Управление. Подрастерялись. В кои-то веки увидишь рядом с собой замминистра внутренних дел Союза, начальника «пожарного» главка. С ними, естественно, узбекский гость, вручил смущенным парням именные часы с надписью: «За храбрость при спасении людей».

    
Конечно, громкое событие не прошло мимо газетной страницы.

  — Про жену «опусти», — наставлял перед этим Василий Иванович Головастов. — Мол, «граждане братской республики». Так оно лучше будет читаться.
    
Повествовал «Сигнал» в разное время о разном. Что-то успело забыться, иное цепко держится в памяти. Тоже уже давно стало историей...

    
Противопожарная служба не стояла на месте. На окраинах Москвы возвели два крупных военных городка, названных бригадами. Закупались техника и оборудование. С блеском сдали напряженнейшую олимпийскую «поверку».

    
Ожидали всемирный спортивный форум с таким же трепетным волнением, с которым студент идет на первый в своей жизни экзамен. В октябре 79-го в структуре ВПО появилось новообразование: полк по охране объектов Олимпиады. Руководить им поставили вездесущего подполковника Дедикова, а Владимир Евгеньевич «привел» сюда сплоченную команду — майоров Ю. Антошина, А. Будяка, капитана В. Ширяева, старшего лейтенанта В. Головненко, других.

    
Трудились в небывалом едином порыве, не щадя себя. Прямо-таки азарт охватил гарнизон целиком: показать всему миру, что мы не лыком шиты и тоже «могем». Постоянно прислушивались к биению «пульса» пожарной стражи начальник ГУПО генерал-лейтенант Федор Васильевич Обухов и уж, конечно, Иван Леонтьевич Антонов. Приезжали часто, давали полезные советы, рекомендации. В основном шло, как по маслу.

    
Однако в буквальном смысле каждую секунду приходилось быть начеку. Ведь случались и неожиданности. Мало кто знает — пресса об этом по обыкновению предусмотрительно умолчала — о таком, например, факте.

    
В один из дней с Виталием Головненко, сотрудником политаппарата «дедиковского» подразделения, мы предприняли «рейд» по олимпийскому маршруту, чтобы потом дать подробную статью в «Боевой пост». Приехали сперва на реконструируемый стадион «Динамо».

—Опоздали, — огорошил нас «ротный» капитан Александр Костин. — Только что отсюда артиллерийский снаряд вывезли, ржавый весь. Шарахнул бы — костей не собрать.
    
Как попал фугас на «обочину» футбольного поля — уму непостижимо. Привозимую на грузовиках землю едва ли не сквозь пальцы просеивали, «расчесывали» вдоль и поперек граблями, удаляя до мельчайшей соринки. А тут такая «дура»... Причем травой уже подзаросла. По разговорам, особисты вроде склонялись к тому, что кто- то пытался диверсию учинить. Не иначе американцы и иже с ними, объявившие бойкот спортивному празднеству?

    
В том же 80-м году оборудована первая теплодымокамера, идейным вдохновителем которой стал полковник Постевой. 11итомцы Сергея Игнатьевича не службой единой жили. Скажем, их вокально-инструментальный ансамбль, носивший звонкое имя «Звездный» по названию расположенного рядом с частью бульвара, выступавший на очень профессиональном уровне, с одобрения командира регулярно отправлялся с агитбригадой по местам боевой и трудовой славы Подмосковья: давали концерты в клубах, на фермах, полевых станах. Отдавали солдаты семидесятых дань мужеству погибших в Отечественную, возлагая венки и цветы к памятникам и монументам... Как сегодня отдают дань уважения своими результатами и упорством мастера-прикладники, соревнуясь за приз имени Героя Советского Союза Сергея Игнатьевича Постевого, человека, два десятка лет стоявшего у «горнила кузницы кадров» пожарной службы, через руки которого прошло, наверное, больше полгарнизона. А начальниками штаба у него в разное время были и Максимчук, и нынешний глава УГПС генерал Коротчик, судьбы которых во многом перекликались. Похоже, жизнь знала, что делала, сводя вместе добропорядочных людей, профессионалов экстра-класса, «подпитывавшихся» друг от друга.

—Меня поражала усидчивость Максимчука, — вспоминает Сергей Игнатьевич. — Дневал на работе и чуть ли не ночевал. Ладно, я — «старикан». А он в расцвете лет, семья опять-таки. Нет, «пахал» на износ. Уйму сил положил, занимаясь учебным лагерем «Космос». Неуемный характер у человека. Очень требователен, по-хорошему въедлив, за что те, кто с ленцой, его порой недолюбливали. А работящие — уважали. Частенько до самого поздна засиживался в кабинете. Пишет, пишет... «Володь, — говорю, — поберег бы себя». Усмехается: ночь длинная. В него и Леня Коротчик «пошел»...
...Что еще? Финны подрядились оборудовать центр для ремонта коленчатых гидроподъемников «Бронто». Начали, как у них принято, со строительства сауны. Комбат майор Колесников (впоследствии — заместитель начальника московского УГПС, полковник) запротивился: зачем она нужна, в мастерской и без того не развернуться. Мастера настояли на своем, и позже, вкусив «прелести бытия», Евгений Ефимович понял, насколько они были правы: в батальон с благими намерениями зачастили «управленцы».
    
Несколько раз гарнизон принимал польских коллег, и мы научились говорить: «Проше бардзо!» («Добро пожаловать!»).

    
Дважды в году — партийный и комсомольский активы, обязательно приходилось «отражать». Ежегодно — вручение переходящего Красного знамени. Точнее, оно никуда не «переходило», а стояло в кабинете генерала Антонова, и выносили полотнище оттуда, чтобы в очередной раз вручить ему же. А где-то в восемьдесят третьем и вовсе оставили на вечное хранение.

    
С такой же периодичностью — принятие присяги «у Постового», захватывавшие дух состязания по пожарной прикладистике в «Космосе», расположенном в живописном местечке Подмосковья. Возможности «осветить» не упускал. Однажды, дернуло же, соблазнил на чемпионат по ППС «свою» девушку: увидишь — закачаешься.

    
По сему случаю она надела лучшее: моднейшие лакированные туфли на платформе, расшитую понизу цветами замшевую юбочку гораздо выше колен, ажурную белую кофточку. Все бы ничего, а как с этой модницей проникнуть в «Космос», обнесенный глухим забором, со строгим пропускным режимом? Сержант на КПП долго с кем-то созванивался, давя косяка на голые девичьи коленки. Наконец (во чудо!) провели в штабной домик.

    
С начальником штаба майором Коротчиком, сменившим на этом посту переведенного в Управление Максимчука, мы тоже были знакомы. Тактичный и обходительный, приятный во всех отношениях, он принял, как всегда, радушно.

—Студентка факультета журналистики, — не моргнув, соврал я.— На практике у нас. Прикрепили ко мне, учу.
—Хорошо, свежие кадры, — одобрительно кивнул Леонид Александрович, похоже, ни о чем не догадываясь. — У нас тут есть что посмотреть.
    
В лагере в том месяце готовили «молодняк». Завели речь об учебном процессе.

— Подавляющее большинство новичков — комсомольцы, в основном со средним образованием, — увлеченно рассказывал начштаба. — 18 процентов от общего числа солдат до армии являлись членами бригад коммунистического труда. Наша надежда и опора! Уже заметна их сознательная активность, инициатива. Умело постигают трудную науку побеждать.
     
Строчу в блокноте, искоса — на «студентку», то краснеющую, то бледнеющую от неловкого своего положения.

    
Под репортажем «Трудная наука побеждать» — деваться некуда — поставил и се фамилию, чтобы «оправдать» пребывание в «Космосе». Не ровен час, разведан бы кто — не сносить мне лихой и бесшабашной головушки.

    
К слову, со «студенткой» той немного позже у нас стала одинаковая фамилия. По моему настоянию жена устроилась... в пожарную часть.

    
А перед Леонидом Александровичем Коротчиком, с которым общаемся часто и которого глубоко уважаю как человека и специалиста, справедливо дослужившегося до генерала, по прошествии двух десятилетий каюсь: «Виноват». Конечно, он не помнит того дня. Но при случае говорит: «Молодец, написал «Деревья умирают стоя», за душу прямо брало». Имена учителей своих: Дороднева, Постового, Максимчука для Леонида Александровича святы. От них перенял самое лучшее и с достоинством продолжает их дело.

    
Такие люди вели по жизни нас, по большой мерке, еще несмышленышей. Применительно к себе не могу не назвать еще «политотдельцев» Сергея Александровича Трифонова, Виталия Иосифовича Зайцева, Владимира Васильевича Щербину, безвременно ушедших из жизни Николая Андреевича Козлова, Николая Ефимовича Васильева.

    
Как говорится, все мы дети своего времени. То, что сегодня кажется наигранным и даже смешным, в тот период воспринималось за чистую монету. Мы с гордостью носили у сердца партбилеты, считая себя авангардом народа. Кое под чем из тех «творений» сейчас фамилию свою бы не поставил. Не потому, что кривил душой, лицемерил. Этого как раз и не было — не в моем характере. Просто слишком «забирал» с пафосом. Попроще бы надо, потеплее. В некоторое оправдание можно сказать: так было принято — «глаголом жечь сердца», высоким партийным словом. Потому за многое краснеть не приходится.

    
И все же за одну статью стыжусь. В 80-м вышла книга первого замминистра внутренних дел Союза Чурбанова «Товарищ милиция». Произведеньице так себе, обычный «социальный заказ», и оно бы осталось незамеченным, если бы не известные родственные связи Юрия Михайловича с тогдашним Генеральным секретарем ЦК

    
КПСС Брежневым. По стране покатилась волна читательских конференций. А в Москве уж тем более не могли не откликнуться. Прошло подобное мероприятие и во второй пожарной бригаде. Собрался «цвет» — генералитет со свитой, партийные и комсомольские «шишки». От выступлений, если честно, уши огнем горели. «Написана ярко и проникновенно, с глубоким знанием дела, отличается емкостью повествования», «содержит массу ценных советов», «необходимо активно продолжать се изучение» (наизусть зазубривать, что ли?), «вызвала неподдельный интерес, нашла благодарный отзыв, никого не оставила равнодушным», «нельзя без волнения читать ее строки», «нет соменения в том, что она станет нашим советчиком и помощником, будет учить молодежь быть достойными своих отцов, уверенно шагать дорогой коммунистического созидания». И т. д., и т. п. Вот таким славословием, записав выступления, разразился почти на целую полосу, о чем до сих пор сожалею.

    
Когда пробил час «дембеля», оказался я вроде на распутье: в редакции вакансий не было, в другие издания без московской прописки не сунешься. Утрясали вопрос Антонов и Головастов, пошедшие на то, чтобы за счет свободной должности содержать в редакции «подснежника». Наш ответственный секретарь Эдуард Попов, недавно отметивший свое 60-летие, мужик пушечных пробивных способностей, обладавший редкостным даром проходить сквозь бюрократические «рогатки» и договариваться хоть с чертом, сочинил генералу-куратору в столичном главке хитроумный рапорт. Дескать, вменить в обязанности помимо исполнения прямых функций подготовку «Сигнала».

    
Назначили инструктором на ААС — автомобиль аэродромной службы, единственный в гарнизоне. Наверное, приставили к нему потому, что большей частью он простаивал в боксе. Выходило так, что, отдежурив сутки, я должен был немедленно устремляться за редакционный стол. В действительности же от него и не «отрывался», а «свой» ААС видел только в дни получки. Больше того, потихоньку повышали, одно время числился замполитом роты, затем инспектором в управленческом отделе Госпожнадзора, будучи просто-напросто балластом для начальства, особенно — последнего подразделения. Однако руководство УПО, хотя и опасалось проверок, с завидным упорством шло на штатные нарушения. Абсолютно не во мне суть! В печати видели силу и мощь. Никто в мыслях не держал, чтобы «Сигнал» выходить «бросил». Не отражать в ведомственной прессе работу самой многочисленной службы?! Недаром же первое название газеты: «Красный милиционер и пожарный». Именно так: на равных!

    
И еще несколько лет довелось «прославлять» людей этой тяжелой, боевой профессии. Что всегда во многих из них поражало — необыкновенная скромность. Никогда не кичились, не побоюсь сказать, — своими доблестными поступками, ставшими для них обыденностью, «просто работой». Слова иной раз не вытянешь! Долгое время пришлось мне «параллельно» и по собственной инициативе периодически готовить на радиостанции «Юность» выпуски «Полевой почты» — ежедневной популярной «солдатской» передачи. В каждую «врезали» так называемый звуковой ряд — интервью с кем-либо из воинов. Короче, портативный диктофон «Репортер» через плечо — и по дежурным караулам, казармам. Бьешься-бьешься — мало чего путного получается: ну, не говорливые ребята, хоть плачь. И все же из трудного положения вышел...

    
Прослушав эти первые «пробы», редактор Михаил Смирнов развел руками:

—Где таких говорунов отыскал? Тут монтажисту вырезать-клеить нечего.
—Хорошо! — обрадованно восклицаю.
—Что ж хорошего, друг мой ситцевый... Лучший наш репортер для тридцатиминутной передачи четыре часа и даже больше «пишет». Ты, по всему видать, «выступления» накатал, а они с листа зачитывали, верно?
—Как догадался?
—Стреляного воробья на мякине не проведешь. Никуда не годится, больше так не поступай.
    
Или еще факт. 18 октября 1982 года из Московского межрегионального винодельческого завода огнеборцы вышли, слегка пошатываясь. Ни-ни — совсем не от того, о чем можно подумать. Вконец измотали жесточайшая жара, дым и все сопутствующие пожару «прелести».

    
Горел тарный цех на обширной территории семь сотен квадратных метров. Огонь рьяно пожирал пустые ящики, а потом, разгулявшись, лихо «пошел добавить» в основной производственный корпус. Взрыв технологического оборудования, казалось, неминуем. Как урезонить эту свистопляску? Ведь впору не ствол куда надо направлять, а немигаючи вверх смотреть, в липком поту холодея от страшной мысли: сейчас свалится обвисший потолок и сомнет в мокрую лепешку. Эх, бросить все к чертовой бабушке и дать деру куда глаза глядят. Но они, верные себе, оставались до последнего, придушили и добили огонь.

    
Шестнадцать человек представили тогда к медалям «За отвагу на пожаре». «Прошли» — ровно половина, подобные «секвестры» часто бывали. В Моссовете, сразу после награждения, готовя материал в газету, принимаюсь «теребить» счастливую «восьмерку», выяснять кое- какие подробности. Офицеры, как всегда, отделывались дежурными фразами: «Прибыли... Боевое развертывание... Подали стволы... Локализация-ликвидация...» А двое бойцов и вовсе растерянно мигали:

— А мы что? Мы — ничего...
    
Будто не висели дамокловым мечом над головами растревоженные шаткие потолки... Довелись рассказывать об этом какому-нибудь мастеру разговорного жанра — волосы дыбом бы встали...

    
В начале 85-го судьба забросила меня в Министерство внутренних дел Союза — в одном из оперативных главков понадобился журналист. Пригласил туда бывший внештатник нашей газеты, тоже выпускник журфака Николай Васильевич Мамонтов, ныне генерал- майор милиции. Вот и вышло: с «Макаровым» под мышкой и карандашом в руке. В МВД пути-дороги снова пересеклись с подполковником Максимчуком, пришедшим туда несколькими годами раньше и возглавлявшим ведущий, оперативно-тактический отдел в ГУПО. Часто захаживал в его небольшой кабинет на пятом этаже Житной, 16, порой заставая дверь запертой: опять в командировке — или с проверкой, а чаще всего — на тушении крупных пожаров.

    
При встрече Владимир Михайлович светлел лицом, радуясь от души, что его бывшие ученики идут в гору. Радостно было и мне за «полковника», досрочно присвоенного ему за участие в ликвидации чернобыльской катастрофы. Орден, как другим, не дали: незадолго до этого получил «Красную Звезду» за другое «дело».

    
С называвшимся выше Андреем Житеневым, работавшим еще в политотделе, однажды занесли «Максу» форменную фуражку. Андрей постарался, где-то по его заказу сшили: с высокой тульей, как «генеральская», голове удобно — не жмет и не потеет. Обычно далекий от сентиментальности, тут полковник расчувствовался, заблестели глаза. Скорее всего, не столько подарок растрогал, сколько внимание «своих» людей.

    
Кто мог предположить, что Чернобыль не пройдет бесследно, выйдет боком: радиация, «накопленная» в теле сверх всякой «нормы», даст о себе знать...

    
Все чаще дверь кабинета (уже другого: заместителя, а затем первого заместителя начальника ГУПО) оказывалась закрытой, но теперь по другой причине: врачи укладывали Максимчука на госпитальную койку.

    
Как-то застал его явно не в духе. Уже чувствовалось: потихоньку сдаст. Прихрамывал, осунулся.

— Ноги, Миша, слабеют, — признался он, некогда бодрый и всегда уверенный в себе. — На лыжи теперь, видно, уж не встать...
    
В «Москву», в столичное Управление, Владимир Михайлович вернулся, судя по всему, глубоко больным. Крепился из последних сил, боролся со страшным недугом до последнего. И даже в таком состоянии очень многое успел. Он стал зачинателем масштабной «перестройки» пожарных депо и возведения новых. При нем впервые начали тушить огонь «с неба»: появился, наконец-таки, свой вертолет, о чем мечтало не одно поколение огнеборцев. «Породил» аварийно-спасательное подразделение. Перечислять здесь можно и перечислять.

    
...Нескончаемый поток шел к гробу. Скупые слезы катились по щекам крепких духом мужиков, повидавших людское горе, полной чашей хлебнувших опасности, многократно смотревших смерти в лицо. Они говорили генералу последнее «Прости и прощай», как будто их это была вина, что не уберегли золотого человека. Был среди них и «Дед» — первый начальник российского пожарного главка генерал Дедиков.

    
Склоняю низко голову перед чистой и светлой памятью вашей, Владимир Михайлович...

...На пожарно-технической выставке на улице Дурова, в экспозиции, посвященной В. М. Максимчуку, увидел как-то среди других его личных вещей китель и... «высокую» фуражку. Аж вздрогнул от нахлынувшего: неужто, та самая? Нет, эта парадная и «настоящая» генеральская. Та, видно, износилась.
    
Что не управился генерал — доделывают сегодня его преемники и воспитанники.

...Солдат всегда солдат. В правоте этого утверждения убеждаемся не раз и не два.
    
Несколько лет назад 25-м скорым возвращался я с семьей из отпуска. За окнами проскочила окраина Воронежа, пошли поля и перелески. Около полуночи пассажиры стали мало-помалу укладываться.

    
Перед сном вышел покурить. Внезапно сквозь дробный стук колес из хвостового вагона донесся возбужденный гул голосов. Движимый любопытством, отворил дверь. Слух резанул встревоженный крик проводницы:

—Ой, мамочка родная, что же теперь?
    
Она поперхнулась от зловонного дыма, уже заполнившего тамбур. Рядом испуганно сжалась ее такая же юная напарница. Явно что-то горело. Пахло жженой проводкой. Почти тотчас погас свет.

    
Сорвали споп-кран, состав прополз чуть и замер. Беду почуяли все. Высыпали из купе, прихватив чемоданы и сумки. Рванули на выход. В загроможденном проходе образовалась давка. Назревала паника.

    
И все-таки иным хладнокровие не изменило. Успокоив пассажиров, стали выводить в соседние вагоны женщин и детей.

    
В тот момент откуда-то возник рослый мужчина в форменной фуражке железнодорожника. В отсеке с аппаратурой откинул металлическую заслонку внизу — оттуда рвануло пламя вперемешку с черным дымом.

—Снимайте везде огнетушители и несите сюда! — приказал он и своей интонацией вывел из оцепенения толпившихся в нерешительности представителей сильного пола. — Двое: с фонарем проверьте все купе — нет ли кого. Одному — пролить перегородку в туалете: по-моему, горит.
    
Минут пятнадцать длилась схватка. Опорожненные баллоны со звоном отлетали на пол. Смельчак расчетливо направлял струю, умело подминая огненные языки.

    
Когда, выхватывая светом фар силуэты деревьев, примчались две красные машины, а потом подкатил и пожарный поезд, вес давно было кончено.

    
Мы вышли отдышаться на свежий воздух, жадно затянулись сигаретами. Рядом — тот самый железнодорожник.

—Во всех смыслах погорел. Из бригадиров поезда, видно, попрут, «чэпэ» допустил,— смачно сплюнул он, чертыхнувшись.
—Наоборот должно, — возражаю.— Ловко все и быстро получилось.
—Чего там... В московской пожарке, слава Богу, натаскался.
—Когда служил?
—76—78-й, а что?
—Не у «Деда» случаем?
—А то у кого же, — непонимающе посмотрел на меня. — Ну, ладно лясы точить: из графика и так выбились.
    
Н, повернувшись, размашисто зашагал к голове состава.

    
Позже я разузнал его фамилию: Александр Баскаков. Сейчас он уже вырос до большого железнодорожного начальника.

    
Солдат всегда солдат! И пожарный всегда остается пожарным. На всю жизнь.

    
А кто-то — вечно. Как дорогие сердцу моему Валентин Владимирович Дороднее, Владимир Михайлович Максимчук. Как командир отделения старший сержант Вася Игнатенко. В первом «эшелоне» поднялся он апрельской ночью 86-го в разверзшийся четвертый энергоблок Чернобыльской атомной станции, «схватив» смертельную дозу радиации. Срочную Василий нес в столичном гарнизоне «01», здесь обрел закалку, встал на ноги как профессионал.

    
Прах его покоится на Митинском кладбище. Рядом с Максимчуком, рядом с такими же парнями из Припяти, принявшими главный удар на себя и сохранившими нас от
страшной катастрофы. Давайте поживем и за них...

Галерея