Сразу после срочной, прошедшей в доблестной столичной службе «01», пришлось мне недолго обитать в ее же «общаге» в Рыбниковом переулке. Веселые были времена. Комнатка наша на двоих с тезкой, прапорщиком Мишей Юнкиным размещалась на втором этаже. Внизу, как раз под нами, — «караулка» 2-й части (она и сейчас там), и по ночам «картинки» сладкого юношеского сна озвучивали тягучие, выматывающие душу гудки сирен, злые матерные перебранки с фасада, шумное хлопанье автомобильными дверьми. Поехали, значит. Дай вам Бог, ребята, вернуться всем живыми...
25 февраля 77-го врезалось в память навсегда. Вечером возвращаемся с соседом по койке со Сретенки, из маленького уютного кинотеатра «Уран» (давным-давно уже канувшего в Лету), обмениваясь репликами по поводу только что просмотренного очередного слезливого индийского фильма. Надо сказать, вся Москва в ту пору помешалась на этих предвестниках «мыльных опер» с бесконечными песнопениями и вычурными танцами.
Подошли к своему «дому», видим то, что множество раз слышали по ночам: караул «на взводе». Знали мы там всех до единого, и потому запросто общались. Любопытства ради спросил у влезавшего в кабину офицера:
— Куда собрались?
—На «Россию» чего-то «дергают».
Сто и тысячу раз потом бранил себя самыми последними словами: «Дурья башка, ну что не попросил захватить с собой? По-свойски взяли бы, один человек не «утянет». Писатель Анатолий Аграновский ведь как говорил: «Сам наблюдаю и пишу».
То есть для газетчика великая вещь — быть свидетелем событий. А так пришлось довольствоваться впечатлениями других. Правда, «фактуры» подсобрал великое множество, встречаясь с солдатами и командирами, кому выпала тяжкая участь тушить тот пожар. Но «свыше» последовал запрет, не терпящий никаких возражений: о случившемся в гостинице — молчок. Надо же: весь город, от мала до велика, знал об этом, а на газетные страницы ничего не просачивалось. Цензура! Лишь какое-то время спустя Аркадию Удальцову из
«Литературки», нынешнему ее редактору, каким-то образом удалось «тиснуть» небольшую статейку, да и то в особые подробности он не вдавался. Гем не менее читал я те строки с какой-то профессионалы ной ревностью, завистливо вздыхая: «Эх, дали б развернуться, — за пояс этого Удальцова заткнул».
И вставали перед глазами образы тех, кто особенно проявил себя в «российской» сумасшедшей огненной круговерти...
Леха Буканов. Мы вместе полгода казарменную лямку тянули. Хотя, пожалуй, «лямку» — это уж перебор. Имел он диплом техникума, парень хваткий и вдумчивый, потому обретался при штабе первого отряда, «в кадрах», я же был откомандирован в милицейскую многотиражку. В казарме оба появлялись лишь переночевать. Помнится, накатал ему душевное посвящение в дембельский альбом. Говорил, что пол-Вышнего Волочка его родного зачитывалось.
Оставшись на сверхсрочную, какое-то время Алексей был «прапором», потом присвоили «младшого», получил назначение начальником караула 47-й части. Той самой, в районе выезда которой, в нескольких стах метров от депо, и раскинула владения «Россия». Вот уж «повезло» так «повезло» — 25 февраля как раз Лешкино дежурство. Разумеется, у гостиницы со своими «орлами» оказался первым.
—Представь себе: гляжу и глазам не верю — горит в трех точках на разных этажах,— рассказывал позже Буканов, слегка полуобернувшись левым боком, чтобы, наверное, мне получше была видна единственная на гимнастерке планка, но зато какая — медали «За боевые заслуги».
Понизив голос, словно опасаясь, что нас могли подслушать, продолжил:
—Ясное дело — нечисто. Ребенку понятно: огонь всегда движется вертикально или горизонтально. А тут прямо «бермудский треугольник». Я — бах, третий номер. Через минуту спохватился: маловато, «врезаю» пятый. А у самого коленки дрожат. Не от увиденного, нет, хотя тоже было не мед, любому небо покажется с овчинку. Боялся нагоняя за превышение «номера». «Залепишь» — и оправдывайся. За это, сам знаешь, по головке не погладят: сколько сил и техники зря подтащил. Хорошо, «в цвет» попал... Немного погодя как долбанет-долбанет — будто взрывы — стекла напрочь, веер осколков, того и гляди в лицо вонзятся. У меня мыслишка: динамит, что ли, заложили?
...Виктор Лемешев. Призвался в самом конце предшествующей осени, попал в «нашу» 33-ю роту. И на том, буквально через три месяца, настоящая служба его, почитай, благополучно завершилась. Укатил сперва на побывку в поселок со странным названием Откос на Калининщине, преподнеся неожиданный сюрприз близким. Вернувшись, любовно пришил на погоны лычки ефрейтора. И — началось: любое мало-мальски значимое событие либо торжество — «актив» ли комсомольский, встреча с ветеранами, прием в горкоме, «цэка» комсомола или еще что — смотришь, в президиуме возвышается высоченная худющая фигура Вити с темно-вишневым орденом Красной Звезды на кителе. Трое из «срочников» в гарнизоне — он, да еще младший сержант Владимир Рашкин с рядовым Анатолием Журавлевым стали счастливыми обладателями и «носителями» такой высокой и почетной награды: орденами тогда не «разбрасывались», медаль «За отвагу на пожаре» считалась за великое благо (кстати, в начале семидесятых сержант Владимир Минаков был отмечен ею посмертно).
Посолиднел Витек, некогда нескладный деревенский парень, научился «связывать слова», о своих смелых «похождениях» с трибуны повествовал почти по писаному, но без всяких там художественных накруток.
Хотя, и «накручивать»-то не надо было. Ведь, если задуматься, он и на Героя Союза «тянул»...
...Включившись в КИП, они пошли в разведку. Навстречу неизвестности, опасности, променяв свежий воздух на дымно-огненную карусель. Второй этаж, третий... Дым все плотнее. В тусклом свете видно, как по стенам клубятся бледные тени. На шестом этаже грязно-серая пелена обступила со всех сторон. Сделав несколько шагов, Лемешев вдруг наткнулся на какое-то препятствие. Луч фонаря выхватил кусок одежды. Женщина, без сознания. Только слабое, прерывистое дыхание говорило о том, что жизнь еще теплится. Не теряя времени, поднял тело и понес к лестнице...
И снова длинный коридор. Пожарный на бегу стучит в двери. Внезапно из глубины комнаты донесся крик. Скорее — туда!
Мужчина размахивал руками, торопливо выдыхал слова, не догадываясь, что боец плохо слышит в маске противогаза. Виктор огляделся. Схватив подвернувшееся под руку полотенце, быстро смочил его под краном, замотал «говоруну» рот и за руку повел за собой. Дым — сплошняком, ни зги не видать. Двигались на ощупь. Стена кончилась, и рука провалилась в просвет. Это выход. Наконец-то!
Затем была семья: три человека. Затем... Сменив баллончик КИПа, вместе с новым отделением — обратно. Как и следовало ожидать, группа вскоре распалась. Одни уже нашли в номерах ударившихся в панику постояльцев и стали готовить их к броску через дымовую завесу.
На каком-то верхнем этаже Лемешев столкнулся с армейским полковником: новенький парадный мундир покрылся копотью и грязью. Военный принялся трясти его за рукав «робы»: «Скорее, там люди!»
Выглянул в окно. Две женщины стояли на подоконнике и, чувствуя близкую смерть, отчаянно голосили. Виктор беспомощно оглянулся: как добраться до них? И вдруг мелькнула мысль: надо влезть на крышу.
Гладкая и прямая крыша своим карнизом выступала над панелью здания. Свесившись через край, протянул пожарный пояс. Черт возьми: не достает. Удлинив его с помощью найденного поблизости куска толстой проволоки, вновь опустил.
Когда тяжесть одной из женщин ощутилась на поясе, с ужасом понял: явно не поднять, еще чуть-чуть, и сам полетит вниз. Ладони предательски заскользили по проволоке. Неужели, конец?.. И в этот момент ощутил крепкую хватку другого человека. «Полковник!»— успел подумать. Медленно и нехотя ремень пополз вверх, повинуясь силе двух воинов. Так же подняли и вторую.
Больше трех часов провел Виктор внутри горевшего здания. Он приводил спасенных, размазывающих грязные слезы, и, не слушая благодарностей, уходил назад, туда, где его ждали.
...Как писал Лев Толстой, «все смешалось в доме Облонских». Так и в «казенном доме». Начальник караула лейтенант Александр Маклецов — из 49-й части, командир отделения младший сержант Владимир Рашкин — из 19-й. А вот поди ж ты, очутились вместе... в гостиничном ресторане. Но, конечно, не за накрытым столом, а чтобы выручить попавших в огненную ловушку почти две сотни человек. В предыдущем очерке Петра Савельева читаем тактичное: дескать, вначале они «поуспокоили» посетителей. Чего скрывать: паника обуяла размягченный, расслабленный спиртным, а потому «непонятливый» народ. Пришлось окатить слегка водяной струей поверх — после «принятого душа» посетители «подуспокоились».
— Срывать шторы, скатерти! Полотенца — тоже берите! — приказал Маклецов, снова включая рычаг ствола, правда, теперь уже, чтобы смочить разорванные тряпицы.
С такими «кляпами» во рту и прорвались двумя группами под предводительством офицера и сержанта на крышу. Точнее, вначале хотели по штурмовым лестницам, однако из окон этажом ниже хлестало сильное пламя — сгореть можно заживо.
...Упоминавшийся рядовой Анатолий Журавлев, кстати, подчиненный младшего лейтенанта Буканова, «переплюнул» своего командира: получил «Красную Звезду». Вполне заслуженно: спас шестерых терпевших бедствие. По трехколенке, а потом по штурмовке поднимался с этажа на этаж, сквозь дым и пламя проникал в комнаты, отыскивал в огненной западне людей. Позже по мехлестнице взобрался выше, где из окна просили о помощи. Увы, длина «стрелы» оказалась мала. Тогда Толя закрепился карабином пояса, встал во весь рост и подвесил штурмовку к подоконнику. Но и это не помогло: концы тетив не доставали до механической... Рискуя сорваться, удерживал штурмовку до тех пор, пока люди не спустились по ней.
...Капитан Владимир Минкин, начштаба четвертого отряда. Взобрался по штурмовке на один из этажей, обнаружил в дыму ребенка с матерью. Обмотал мальчика спасательной веревкой, бережно опустил на землю, а после — и женщину. Поднялся выше, отыскал еще несколько человек, отдал им свой кислородный противогаз и, стараясь пореже глотать едкий «синтетический» дым, одного за другим вывел всех в безопасное место.
... Начальник отдела службы и подготовки Управления пожарной охраны майор Анатолий Брежнев, его заместитель подполковник Владимир Балахонцев, «замнач» штаба пожаротушения УПО капитан Юрий Ковалев, «шеф» первого отряда Владимир Дедиков — все они «после «России» тоже прикрутили к своим кителям ордена Красной Звезды. А сколько еще «безвестных» бойцов и командиров могли бы «претендовать» на награды... К примеру, рядовые Виктор Коновалов, Анатолий Фефелов и другие из того же «дедиковского» подразделения.
— По первости я страх как боялся высоты и огня,— признавался Виктор. — Но опыт — дело наживное, переборол себя. Не раз потом ходил связным в разведку. И все ж таки в «России» был совсем другой «коленкор». Ад кромешный, без булды. Пламя, как угорелое, по пятам несется, дым столбом, жарища — ужас. Бежим с Толиком по коридору — навстречу женщина. «Ребятки, родимые! — кричит. — Помогите, ради Христа». И тут же поперхнулась дымом. Вошли мы в комнату, видим мальчугана лет пяти. Бледный, дрожит весь, задыхается. Не теряя времени, обвязали мокрыми полотенцами рты им обоим. Вышли, и стало ясно: огонь перекрыл дорогу. Что оставалось? Броском напролом! Накрыл мальчика боевкой — и вперед. Проскочили к приоткрытому коридорному окну, где торчал конец мехлестницы. Подоспел Толик, он задержался: женщина сознание теряла. Пришла в себя, увидела длинную лестницу и как завизжит: «Не полезу, хоть убейте! Разобьюсь я!» А мы возразить ничего не можем: в масках. Хоть по рукам-ногам ее связывай. В общем, кое-как выкрутились. На земле «спасибо» стала говорить. Мальчонку своего схватила в обнимку, не отпускает, слезами обливается... Но нам некогда было задерживаться снаружи.
Слушал я некоторых бойцов, и, признаться, оторопь порой брала от жутких историй.
—Волоку я, значица, по лестнице одного, — делился воспоминаниями «безымянный» солдат. — Всю дорогу стонет, стонет, бедняга. Живой, значица. А перед самым выходом затих, успокоился вроде. Вынес, положил на асфальт. И что-то уж подозрительно показалось: совсем не шевелится. Присмотрелся: мать честная — головы-то нет. Как же я перетрухал... Зацепил, думаю, об косяк. Темно было, дымище, да и спешил я... Пригляделся поближе, а у него шея почти совсем перегорелая, голова качалась-качалась и, наверно, сама оторвалась по дороге. На честном слове же держалась. Шея — это самое слабое место,— словно пытался убедить в своей «невиновности» солдатик.
Да, было и такое в той кутерьме. И не вина огнеборцев, что погибли сорок два человека. Могло быть и больше, не прояви пожарные необычайные качества — пожалуй, весь спектр «громких» слов, какие только есть в русском языке, применим к их работе в «России».
Залечили они ожоги, несколько затянулись и душевные раны. И вот в «уповском» клубе — очередное «подведение итогов». Прикатил сам Трушин, секретарь горкома партии, которого только что «бросили» командовать столичным милицейским главком.
Терпеливо прослушав выступавших, не преминул Василий Петрович «подбить бабки»:
—Сразу по приходе в ГУВД решил я свежим взглядом и вашу службу «посмотреть». Поехал на один пожар. Когда дым рассосался, надел сапоги, прошел внутрь здания. Что ж там натворили! Воды налили — пропасть, по колено. Для чего, спрашивается? Собрался было возвращаться, вдруг — неподалеку стук топора. Сидит один молодой человек и топориком тюкает. Спрашиваю: чего это ты здесь, милый, рубишь? А тот, не догадываясь, кто перед ним, не моргнув, ответствует: «Подоконник. На хрена он нужен, все равно сгорит».
—Такие у вас, с позволения сказать, работнички, — язвительно заметил генерал. — Дальше, что называется, ехать некуда.
Горько было слышать это. Возможно, и было нечто подобное, но по одному факту строить умозаключения, обобщать...
Разве невдомек ему было, что многие из этих «с позволения сказать, работничков» в том году вызволили из беды несколько сотен человек, а каких-нибудь пару лет назад спасли «Россию», не щадя и не жалея себя, «балансируя» между жизнью и смертью, вывели и вынесли на себе тысячу человек...
Может, действительно, права присказка: большое видится на расстоянии?