Дата 23 мая 1986 года могла войти в мировую историю как самый чёрный и трагический день в истории Европы. И не только её. Могла войти, но не вошла.
От мучительной, неумолимой смерти по воле вырвавшегося на свободу атомного джинна народы России, Украины, Белоруссии, многих стран Европы в этот день спас жертвенный подвиг подвижников — пожарных и их командира, профессионального огнеборца, человека огромного мужества и столь же огромного душевного обаяния В. М. Максимчука — глубоко православного воина, жизнью и смертью своей исполнившего завет Спасителя мира — «жизнь отдать за други своя...». Долгие годы о подвиге В.М. Максимчука и его команды нельзя было даже упоминать. Лживая и трусливая горбачёвская номенклатура — классический клон самого «минерального генсека», пыталась замолчать, скрыть этот подвиг... По многим причинам. Но главное — слишком уж разителен, убийственно очевиден был контраст между жертвенной верностью долгу, присяге, стране простого советского офицера и его огнеборцев и трусостью, предательством руководителя партии, не рискнувшего даже явочно посетить зону чернобыльского Апокалипсиса. Бог ему судья, но люди, современники никогда не простят этого человека, не подадут ему руки: ещё задолго до развала СССР М.С. Горбачёв потерял лицо и честь — во время Чернобыльской катастрофы. По-моему, очень точно выразил эту мысль чрезвычайный и полномочный посол Российской Федерации по особым поручениям Л. Я. Смоляков, бросивший в лицо Горбачёву гневные слова:
«Индикатор вашей неадекватности масштабам державы я бы связал с вашим поведением в апреле 1986 года в связи с Чернобыльской катастрофой. Ясно ведь, что политик и руководитель такого ранга и такой непредсказуемой страны, как наша, должен быть готовым в любой момент к принятию ответственных решений в экстремальных условиях и безо всякой оглядки. Это как раз то, что именуется политической волей, решимостью, твёрдостью — неотъемлемыми добродетелями любого вождя. Ваша политическая воля не выдержала испытания Чернобылем. Эта трагедия объективно давала вам исторический шанс стать спасителем, а значит — «отцом нации». Вы должны были любой ценой локализировать последствия взрыва ядерного реактора, которые, надеюсь, были вам понятны ещё на основе школьного образования. Введение военного положения в ту же ночь во всём регионе, эвакуация населения, обращение к народу по телевидению, в 6 утра того же дня, кстати, с просьбой к окружающим районам принять пострадавших на проживание. Эта просьба должна была звучать из уст генсека, а не от райкомовских аппаратчиков, которые бегали по хатам соседнего района и с трудом убеждали жителей взять на проживание пострадавших. Люди ничего не понимали. Зачем помогать? Если генсек молчит, значит, всё в порядке. Вот где понадобилось бы ваше красноречие.
Вы не догадались отменить первомайскую демонстрацию в 1986 г. в Киеве и ближайших регионах, и люди кричали здравицу КПСС, будучи опалены пламенем радиационного потока. Есть люди, которым легче умереть, чем подумать,— ведь стоял же демонстративно Щербицкий с маленьким внуком на трибуне и на Крещатике 1 мая, являя образец спокойствия и хладнокровия перед народом под смертоносным дождём. Почему вы не выехали в тот же день в Чернобыль?»
Стоит добавить: человек, волею аппаратных интриганов, оказавшийся в марте 1985 г. во главе сверхдержавы, он не посмел даже посетить в госпитале в Москве умиравших героев, сказать им покаянные благодарственные слова...
Горбачёв и команда Максимчука — люди диаметрально противоположных нравственных измерений, иных духовных цивилизаций.
«Есть в священном Митинском мемориале в Москве могила человека, перед которым в неоплатном, неизбывном долгу не только нынешнее, но и будущее поколения всех народов Европы. В этих словах лишь исторически точная констатация факта, нет и доли преувеличения в утверждении, что имя Владимира Максимчука будет стоять рядом с именами Юрия Гагарина, Александра Матросова, Николая Гастелло».
Эти взятые в кавычки слова — фрагмент из моего очерка о В. М. Максимчуке и его команде, опубликованного в дни двухсотлетия МВД России в книге «Во имя павших и живых во имя». В декабре 2003 года они стали реальностью. Указом Президента Российской Федерации Владимира Владимировича Путина за мужество и героизм, проявленные при тушении второго пожара на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС 23 мая 1986 года генерал-майору внутренней службы Максимчуку В. М. присвоено звание «Герой России» посмертно. Чернобыльцы МВД Российской Федерации более 17 лет прилагали усилия для увековечения подвига этого замечательного человека, «огнеборца милостью Божьей», чье имя отныне навсегда вписано в летопись дружбы и братства трех славянских народов России, Украины и Белоруссии.
Следует прямо сказать: исключительный вклад в восстановление правды об историческом подвиге Владимира Михайловича Максимчука внес полковник Никитенко Владимир Ясонович, бывший командир полка специального назначения по обеспечению безопасности особо важных государственных и промышленных объектов столицы, и созданная им инициативная группа соратников Максимчука. В её состав вошли:
— бывший начальник УГПС Северо-Восточного округа г. Москвы, кавалер ордена «Красная Звезда», полковник запаса НИКИТЕНКО ВЛАДИМИР ЯСОНОВИЧ (руководитель Инициативной группы);
—участник ликвидации пожара в Чернобыле 23.05.86 г., бывший сотрудник ГУНО МВД СССР, позже начальник факультета руководящих кадров Академии МЧС, полковник внутренней службы ГУДКОВ АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ;
—директор Центрального музея МВД РФ ЕВДОКИМОВ ВЛАДИМИР АЛЕКСАНДРОВИЧ;
—участник ликвидации пожара в Чернобыле 23.05.86 г., бывший сотрудник ГУПО МВД СССР, полковник внутренней службы в отставке РОМАНЮК ВЛАДИМИР ЯКОВЛЕВИЧ; '
—участник ликвидации пожара в Чернобыле 23.05.86 г., бывший начальник пожарной части по охране Ленинградской атомной станции, полковник внутренней службы ЧУХАРЕВ ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВИЧ;
—бывший помощник начальника УГПС г. Москвы по агитации и пропаганде, полковник внутренней службы в отставке СТЕПАНОВ ИГОРЬ АНАТОЛЬЕВИЧ.
Именно эти люди подписали письмо на имя Президента Российской Федерации Владимира Владимировича Путина о присвоении звания Героя России (посмертно) генерал- майору внутренней службы Масимчуку Владимиру Михайловичу. За два года этой группе при активной поддержке Ассоциации «МВД — Щит Чернобыля» удалось сломать стену чиновничьего равнодушия и безразличия, восстановить истинную правду о сверхзасекреченном втором пожаре на четвертом энергоблоке ЧАЭС 23 мая 1986 года.
Много лет знал я Володю Максимчука по совместной работе в Центральном аппарате МВД СССР. Пожалуй, его самыми яркими чертами были удивительная скромность, щедрость сердца, неиссякаемое жизнелюбие и высочайший профессионализм. Наивысшее проявление профессионализма — способность в сферхэкстремальной, критической ситуации взять ответственность за принятие судьбоносного решения на себя, Максимчук демонстрировал десятки раз: во время пожаров в гостинице «Россия»; химической аварии на комбинате минеральных удобрений в Янаве, названной «химическим Чернобылем»; катастрофы на трубопроводе Урал-Западная Сибирь; разрушительного землетрясения в Спитаке и Ленинакане; спровоцированной экстремистами трагедии в Сумгаите; беспрецедентном пожаре в 26-этажном жилом доме на проспекте Маршала Жукова в Москве.
Для любого огнеборца-профессионала успешное решение оперативных задач только в одной из этих экстремальных ситуаций снискало бы уважение и авторитет коллег на всю оставшуюся жизнь. А Владимир Максимчук выходил победителем из всех трагических событий. И за каждой одержанной им победой десятки и сотни спасенных жизней, каждая из них в истории отечественной противопожарной службы — составляющая фундамента его европейского и мирового авторитета. Вершиной профессионального, духовно-нравственного и человеческого подвига Владимира Максимчука стал Чернобыль.
В книге Людмилы Викторовны Максимчук — вдовы Владимира Михайловича, с пророческим названием «Не все сгорает...», изданной в 1998 году, есть такие строки: «Никакая должность, никакая карьера не избавляли Володю от известной степени непосредственного риска на пожарах. Во всем, в чем можно было принять участие, он участвовал сам, никогда не прятался за спины подчиненных... Если верить в предначертание судьбы, то Чернобыля Володе не избежать. Должен был он там быть именно в то время и попасть в ту ситуацию, в том месте, которое оказалось самым слабым...
К ночным звонкам я уже привыкла давно, и к ночным звонкам, и к запланированным, и к внезапным отъездам: командировочный дипломат был наготове всегда...
26 апреля 1986 года, ночью, в половине второго, когда дома все спали, зазвонил телефон. Звонил дежурный по Главку, сообщал о пожаре на атомной станции в Чернобыле. Володя стал первым, кто в Москве узнал о трагедии, подобно которой еще не было.
Помню не сам разговор, а его жуткие интонации. Мне представилось: сейчас вскочит, схватит что-нибудь на ходу и умчится в Чернобыль.
Чернобыль... А где это, в какой части страны? Я тогда ничего еще не знала, но точно догадалась, что даром не пройдет, что там гибнут люди, что лучше сразу отдать полжизни, чем туда ехать!
Не спала уже до утра. Володя срочно вызвал машину, поехал на работу — дежурный по телефону передал набор цифр: 1, 2, 3, 4, что означало:
1— загорание на станции;
2— крупный пожар;
3— выход радиации;
4— есть пострадавшие и погибшие.
Как раз в то время Владимир Михайлович возглавлял оперативно-тактический отдел ГУПО МВД, был в звании подполковника. Он не вылетел на место катастрофы ни в ту же ночь, ни в тот же день — время еще не пришло. Он сам и его отдел владели информацией по атомной энергетике и обстановкой на станции. Собирали данные, копили силы, готовили программу помощи.
Дома Володя больше не ночевал. Повидаться с ним мы с Машенькой приходили на Октябрьскую площадь, в сквер к памятнику Ленину, приносили что-нибудь вкусненькое. Володя перебегал через дорогу (здание министерства совсем рядом), обнимал меня и дочь, коротко рассказывал о делах и... прощался минут через пятнадцать. Собирался ехать в Чернобыль, хотел не с пустыми руками. Готовил себя и команду».
Один из тех, кто попал в «команду Максимчука»,— полковник внутренней службы в отставке Романюк Владимир Яковлевич, получивший за события 23 мая 1986 года (долгие годы остававшихся под покровом государственной тайны) орден Мужества, в беседе со мной при подготовке книги вспоминает: «В Чернобыль я прибыл 18 мая 1986 года в составе сводного отряда противопожарной службы из Киевского учебного центра, в котором в то время находился на курсах повышения квалификации. Думаю что, многие, особенно молодые люди, получили психологическую травму еще по пути следования из Киева в Чернобыль, — когда на трассе вместо привычного движения легкового транспорта шло движение различных спецмашин и в основном только в «зону» и казалось, что в том направлении, куда мы двигались находится ад. Непривычно выглядели населенные пункты, которые встречали нас зловещей пустотой — с брошенными на улице домашними вещами, велосипедами, игрушками, сохнущим на балконах бельем и отсутствием жителей (передвигались только отдельными группами молчаливые люди в полевой форме и с обязательной защитой органов дыхания, — респираторами, что придавало особенную тревогу).
Непосредственно в Чернобыле работа оперативного штаба МВД была уже налажена. Руководителем оперативной группы МВД СССР в те дни был генерал-лейтенант Демидов Николай Иванович, а штаб пожарной охраны в группе МВД возглавлял Максимчук Владимир Михайлович, за плечами которых, как мы знали, не один десяток уже принятых ответственных решений. Вместе с ними на вахте стояли высококвалифицированные специалисты пожарной охраны Ткаченко В., Гудков А., Чухарев В., Коваленко Ф., Матросов А. и др.
Владимир Михайлович собрал всех вновь прибывших для работы в штабе и лично с каждым познакомился, уточнил его место и направление работы.
К тому времени у меня уже было представление о работе на атомной станции, поскольку работал инженером пожарного отряда по охране г. Кузнецовска и Ровенской АЭС, и Максимчук В. М. оставил меня в штабе.
На территорию станции выезжали ежедневно, проводили обследования объектов, вели дозиметрический контроль прилегающей к станции территории и контроль за проведением огнеопасных восстановительных работ и т.д.
И, казалось бы, зачем лично Владимиру Михайловичу самому так часто бывать в самой «грязной» зоне? Ведь были же помощники, которые докладывали по всем направлениям службы, так нет же, был он человеком, который должен побывать и разобраться досконально во всем сам».
Итак, какова же была обстановка на станции и в зоне катастрофы на момент прибытия Владимира Михайловича Максимчука?
Владимир Васильевич Чухарев вспоминает.
«До прибытия в Чернобыль В. М. Максимчука, обстановка в отряде была тяжелой. Здание бывшей Чернобыльской пожарной части, где на втором этаже размещалось руководство сводного отряда, практически не убиралось. Отсутствовал уборочный материал. Царила антисанитария. Служба дежурного караула отсутствовала. Не хватало коек, многие бойцы спали на полу, матрасов не было. Сменное белье отсутствовало, бани не было, помыться было негде. Организации питания личного состава также не было. Питались тем, что у кого было, в основном консервами, у многих болели желудки. Культурного досуга и отдыха организовано не было. Максимчук с этим мириться не мог. Я не знаю, как ему удалось, как он все смог сделать, но через 2–3 дня после его прибытия обстановка в отряде резко стала меняться. Во-первых, повысился спрос и резко поднялась дисциплина и исполнительность личного состава. Налажена служба дежурного караула, согласно Устава, появились все инструкции, распоряжения и распорядок дня. Откуда-то появились кровати, постельные принадлежности, сменное бельё. Организовано 3-разовое горячее питание всего личного состава. Открылась Ленинская комната, и появились 2 телевизора. И вся психологическая нагрузка на личный состав постепенно стала исчезать. Нормальный быт и отдых воодушевили бойцов, подняли их моральный дух. Пошли занятия. Максимчук приказал мне: «Владимир Васильевич, расскажи им все про атомную станцию, ты же в этом спец. Развей у людей чувство страха,— чтобы они не боялись, научи их рукава правильно разматывать». Максимчук перевернул всё,— всё поставил на человеческий лад. Я удивлялся его энергии и напору. Мы все радовались переменам. А когда на территории отряда, в палатке поставили баню, радости людей не было предела. После службы, выполнения каких-то заданий, все мылись в бане и переодевались в чистую одежду. Я просто был удивлён таким способностям Максимчука. Ведь бани на тот момент ни у одной службы ликвидаторов не было. К нам приходили мыться многие ликвидаторы: вертолетчики, химики, дозиметристы». «Однажды к Владимиру Михайловичу в штаб сводного отряда приехал заместитель Председателя Совета Министров СССР Воронин. Он спросил у Максимчука: «Ну, где тут у вас банька. Говорят, только здесь и можно хорошо попариться...» Владимир Михайлович сразу сказал мне: «Саша, готовь баню». Я быстро всё организовал, подготовил новую синюю форму (было принято переодеваться во всё новое, ведь старая одежда страшно фонила). Воронин хорошо попарился, посидели за столом, выпили немного красного вина (каберне), поинтересовался жизнью бойцов отряда, спросил, какие есть проблемы. Затем выразил Максимчуку свое глубокое удовлетворение, поблагодарил его за хорошие условия и заботу о людях.
А Владимир Михайлович продолжал трудную ежедневную службу. После возвращения с правительственной комиссии он, иногда до 2 часов ночи, проводил оперативные совещания. Главное, что он требовал от офицеров — поддержания крепкой дисциплины как залога успеха во всём. И высокой боевой готовности. Как пример тому — один яркий показатель: сводный отряд выполнял одну из ответственейших задач (подавал из реки Припяти воду для изготовления бетона, когда начали сооружать саркофаг для 4 блока ЧАЭС. Прекращение подачи воды хоть на минуту было невозможно по технологическому процессу. И вот произошёл такой случай. Солдат на БТР не заметил рукавную линию и переехал через неё. Образовались два больших свища, которые были замечены пожарными, несшими профилактическую службу на 4 блоке. Они не растерялись, легли на рукава грудью, закрыли свищи, пока не были заменены рукава. За данный смелый поступок Максимчук в тот же вечер проводит общее собрание и эти бойцы были приняты кандидатами в члены КПСС (как на фронте...)». Был и другой случай, уже с самим Чухаревым В.В. Как-то недалеко от станции загорелся двигатель одного БТР. Чуха- рев выехал на автоцистерне и быстро стволом ГВП–600 потушил его. Но солдата — водителя БТР нигде не было, он видимо с перепугу куда-то сбежал, а кто пропустил его в зону через КПП, Чухарев не уточнил, т.к. быстро возвратился в часть.
«Вот тут-то мне и досталось от Максимчука, — говорил Владимир Васильевич Чухарев,— почему не задержал солдата и не сдал его в комендатуру. Он не обращал внимания на мои объяснения и хотел даже наложить взыскание, но потом все же простил».
Начальником штаба у Владимира Михайловича, его заместителем был начальник отдела пожарной охраны УВД Ровенского облисполкома, подполковник внутренней службы Ткаченко В.С. Он как начальник штаба отвечал за проведение в жизнь всех решении и указаний Максимчука. На нём лежала вся оперативная отчетность и документация, которая направлялась в Правительственную комиссию. Он также контролирован учет карточек рентгеновского облучения, заведенных на всех сотрудников. Максимчук очень тщательно проводил все совещания, не пропуская ни одной мелочи. Он постоянно внушал офицерам, что обстановка на АЭС очень сложная, особенно в 30-километровой зоне. Люди живут в школах, общежитиях, много мародерства, деревянные дома поджигают. Необходимо строго соблюдать режим, дисциплину. Форточки держать постоянно закрытыми. Максимчук требовал не курить, не употреблять спиртное, ведь людей было много, многие не выдерживали жары, радиации, некоторых после 20–30 минут работы приходилось увозить в санчасть. Для сравнения, можно сказать, что даже минитехника на крыше 4 блока при сооружении саркофага не выдерживала, двигатели глохли. Недостаточно было защитных средств. Из Великобритании по распоряжению Маргарет Тэтчер прислали противорадиационный костюм. Но к этому костюму было 2 машины сопровождения с оборудованием: катушки, кабели, другие «прибамбасы», т.е. костюм был как робот, громоздкий, и принципа его работы никто не знал. Максимчук принял решение передать этот костюм морякам. — Они ближе к этому оборудованию, — сказал он. Владимир Михайлович всегда упорно напоминал офицерам: «Запомните хорошенько, в нашем деле мелочей нет! Надо во всём тщательно разбираться».
Вспоминает Владимир Васильевич Чухарев:
«На правительственной комиссии кто-то упрекнул пожарную охрану в том, что зараженная пожарная техника стоит в 15–20 км и мешает работам. Эта техника стояла с момента первого взрыва на 4 блоке и никому на самом деле не мешала. Но Максимчук тут же принялся выполнять решение Правительственной комиссии. Всем отрядом технику вымыли, дезактивировали и эвакуировали на могильник. После этой операции я понял, что с такими людьми, с такими бойцами можно идти в бой и тушить любой пожар. Я видел, как на износ работает Максимчук. Он как чувствовал, что приближается что-то тяжёлое и страшное, поэтому, не теряя времени, готовил и учил людей. Мы поражались его терпению, работоспособности, выдержке. За всё время, на всех совещаниях он ни разу не повысил ни на кого голоса. Мы прониклись чувством гордости за нашего руководителя и готовы были идти за ним в огонь и воду».
В таком напряженном ритме и наступила ночь с 22 на 23 мая 1986 года, трагические и героические события которой на долгие годы были наглухо скрыты от народа, от мира завесой строжайшей государственной тайны».
Итак, что же произошло в ту драматическую ночь? Слово человеку, волею судьбы, оказавшемуся в самом фарватере драматических событий, которые могли бы стать роковыми для народов России, Украины, Белоруссии, для всей Европы, — слово бывшему в то время заместителем Министра внутренних дел СССР, руководителю Оперативной группы МВД СССР в Чернобыле генерал-лейтенанту внутренней службы Демидову Николаю Ивановичу: «... Начало третьей декады мая 1986 года в сверхэкстремальных условиях Чернобыльского Апокалипсиса было зловещим.
Лучшие научные умы огромной сверхдержавы днём и ночью работали над вариантами локализации чернобыльского ядерного джинна. И вдруг в Правительственную комиссию поступает страшное по своим возможным последствиям сообщение: в 1 час 40 минут при обходе оборудования 3-го энергоблока ЧАЭС было обнаружено сильное задымление. Где именно произошло загорание — на 3-м или 4-м энергоблоке и что именно горит — предстояло выяснить огнеборцам МВД СССР. Руководство операцией по ликвидации опаснейшего загорания в условиях исключительно высокого уровня радиации взял на себя член Оперативной группы МВД СССР, начальник оперативно-тактического отдела ГУПО МВД СССР подполковник Владимир Михайлович Максимчук.
К сожалению, до сих пор в публикациях о событиях того дня немало неточностей и ошибок. Так, в статье «Они были первыми», помещённой в солидной, насыщенной интереснейшими фактами прекрасной монографии «Чернобыль: Катастрофа. Подвиг. Уроки и выводы» (Москва: Интер-Весы, 1996 г.) говорится об опасном возгорании на 3-м блоке, хотя в действительности имел место очаг возгорания на 4-м энергоблоке. О том, что ликвидацией руководил представитель Оперативной группы МВД СССР подполковник В.М. Максимчук, в этой монографии не упоминается вовсе.
Что же в действительности произошло в ту страшную ночь? Единственный сохранившийся официальный документ — «Акт расследования загорания кабелей на 4 энергоблоке Чернобыльской АЭС» (к нему мы ещё вернёмся), утверждённый 26 мая 1986 года заместителем Министра энергетики и электрификации СССР Н.А. Лопатниковым, не даёт полной картины героических действий пожарных и вызывает сегодня ряд недоуменных вопросов. На момент его составления главный действующий герой Владимир Михайлович Максимчук в тяжелейшем состоянии находился в госпитале в Киеве, а его важнейший помощник капитан Гудков Александр Сергеевич, отвечавший в ГУГ10 за пожаробезопасность атомных станций, за день до составления акта убыл в Москву. К ошибкам и неточностям этого единственного на сегодня официального документа о втором пожаре на 4-м энергоблоке ЧАЭС надо отнести и голословное утверждение, что загорание кабелей якобы было обнаружено электриками. Это позже отрицали все огнеборцы — участники пожаротушения.
Вот как выглядит реконструкция действий подполковника Максимчука, сделанная Владимиром Леоновичем Никитенко после десятков бесед с Владимиром Михайловичем, его ближайшими сподвижниками — капитанами Гудковым Александром Сергеевичем, Чухаревым Владимиром Васильевичем, другими участниками уникального пожаротушения, изучения бесценных документов Национального Музея Украины «Чернобыль», свидетельств людей — очевидцев подвига, сконцентрированных в фондах Центрального Музея МВД России, воспоминаний Людмилы Викторовны Максимчук...
14 по 22 мая В.М. Максимчук проводит комплекс инженерных мероприятий, способствующих повышению пожарной устойчивости станции, поддержанию боевой готовности дежурных караулов и смен. Он изучает оперативно-тактические характеристики энергоблоков АЭС, схемы размещения коммуникаций, участвует в тушении пожаров.
Все это время по нескольку часов в день Владимир Михайлович находится на территории станции, в зоне повышенной радиации. Во время пожарно-спасательных работ, ударившись о глыбу графита, оставшуюся после взрыва на площадке 4-го блока, он получил серьезную травму — радиационный ожог голени левой ноги. Ему оказали медицинскую помощь, однако нога опухла, и уже 21 мая он не смог надеть сапоги, пришлось работать в спортивной обуви.
Поздно вечером 22 мая Владимир Михайлович провел совещание с офицерским составом и подробно рассмотрел с коллегами возможные варианты действий пожарных в случае возгораний на АЭС. Совещание закончилось в 1 час 30 мин, а менее чем через час, 23 мая 1986 года, в 2 часа 15 мин, на 4-м энергоблоке станции было обнаружено загорание. Члену оперативной группы Центрального аппарата МВД СССР В.М. Максимчуку было суждено возглавить руководство операцией по его ликвидации в условиях исключительно высокого уровня радиации.
Вот как вспоминал сам Владимир Михайлович о своих мыслях в этот момент в беседе с одним из украинских журналистов: — «Я много лет отдал противопожарной охране, тушил пылающие нефтебазы и химические заводы, многоэтажные дома и корабли; были такие тяжёлые минуты во время пожара, что казалось — всё, это последние мгновения в моей жизни. Но... мне никогда не было так страшно, как в бронетранспортере, когда мы ехали из Чернобыля на АЭС. И страшной была не возможность большого пожара, к этому мы себя готовили ежечасно, ежеминутно, сами понимаете, но я не думал, что обычное молчание может быть таким ужасно тяжёлым. Я видел лица товарищей: жёлтые — а, может, мне так показалось? — глаза острые и... какие-то чужие. Я старался прочесть их мысли. Воображение рисовало разветвлённые кабельные туннели и коробы на третьем и четвертом энергоблоках, по которым огонь мог перекинуться куда угодно. А если в машинный зал, где разлито масло? Турбины же стоят под водородом. Что бы случилось?.. Пожар в кабельных туннелях и коробах мог остановить главные циркуляционные насосы, которые держали третий и четвертый реакторы взнузданными. Что случилось бы, если бы они остановились? По-моему, не трудно догадаться. Об этом думал я, и, конечно же, об этом думали мои товарищи в бронетранспортере, которых я вёз на станцию. Имел ли я на это право? Ведь у каждого из них была семья, дети, а поездка может оказаться последней для любого из них. Но если бы вначале я поехал сам, всё разведал, а потом... Потом уже могло быть поздно. Дорога каждая минута. Мгновение решало судьбу миллионов людей. Я скользнул взглядом по офицерам, точно выбрал, кому из них можно доверить ответственное дело: «Товарищи офицеры. Ждите меня, я — в разведку. Нужно иметь общую картину пожара. Без этого мы не можем надеяться на успех».— Я с Вами, Владимир Михайлович! — решительно сказал капитан Гудков А. С».
Крайне важно, чтобы читатель осознал: когда Максим- чукВ.М. с командой отобранных им огнеборцев ехал на пожар, никто из них ещё не знал, не мог даже предположить, что на ЧАЭС горят кабели, тем более не знали, где именно горят. Это знание далось Максимчуку, Гудкову, Чухареву с колоссальным трудом, путём проведения небывалой в истории огнеборчества разведки. По этому вопросу во многих публикациях допущено немало ошибок. Впервые доскональную картину этой беспрецедентной разведки-подвига, разведки — боя со смертью восстановил, путём опроса десятков участников пожаротушения, личных доверительных бесед с Максимчуком, Гудковым, Чухаревым, Романюком Владимир Ясонович Никитенко. Включаю диктофон. О разведке-подвиге в обстановке смертоносного запредельного радиационного облучения говорит полковник Никитенко:
«До места пожара пролетели за считанные минуты. Мак- симчук направил свой БТР к административному корпусу АЭС и к 3-му блоку. Максимчук попросил Гудкова связаться по рации с администрацией, но связь не прошла — очевидно, частоты не совпадали или тому были какие-то другие причины. Решение Максимчуку пришлось принимать самому.
Взглянув на карту и план ЧАЭС, Максимчук сам принимает решение: разведку пожара производить в двух направлениях. Первое возглавит сам Владимир Михайлович — со стороны машинного зала 3-го энергоблока по диараторной этажерке, насыщенной большим количеством оборудования, которое к тому же могло быть под высоким напряжением. К некоторому оборудованию тянулись различного калибра трубопроводы с газом и водородом, что тоже представляло серьёзную опасность при тушении. По диараторной этажерке можно было попасть в 4-й блок АЗС, а Максимчук чётко знал, что машинное отделение 4-го блока заполнено сотнями тонн масла, разлившегося после первого взрыва. А сами реакторы стояли «под водородом».
Конечно, вести разведку в адской среде, насыщенной одними опасностями, мог только профессионально грамотный специалист. Дозиметрист постоянно кричал: «Товарищ подполковник, зашкаливает!»
Второе направление разведки, которое возглавил капитан Гудков, было со стороны реакторного отделения 3-го блока, задача — обогнув его, проверив по пути все помещения, выйти на стык 3-го блока с транспортным коридором блока № 4.
Таким образом, замысел Максимчука был таков: с обеих сторон обогнуть 3-й блок, убедиться, есть ли там очаги пожара, и выйти на стык 3-го и 4-го блоков, к транспортному коридору, куда ушел в разведку Чухарев, и затем подниматься на каждую отметку, выше по маршевой лестнице, отыскивая очаги пожара.
Максимчук с трудом продвигался по диараторной этажерке, прислушиваясь к каждому звуку и анализируя ситуацию.
А Гудков поднимался всё выше. И только дозиметрист в группе разведки, лейтенант Володя Романюк постоянно оповещал о резких повышениях уровня радиации и зашкаливании показаний прибора. Но уходить — это было не в характере Гудкова.
Преодолев ещё три отметки, оказались на 12-й. Это уровень 5-го этажа. Гудков вошёл в помещение, на двери которого был номер 402. Там... уже бойцы Чухарева.
Максимчук принимает решение: людей Чухарева срочно выводить, они уже свою дозу набрали. Дальше продолжат другие.
Что с кабелями случилось? То ли короткое замыкание, то ли поджог, то ли загорание произошло из-за падавших с верхних отметок раскалённых обломков — строители оставили незакрытыми технологические проемы. В темноте ничего этого нельзя было понять. Бойцы Чухарева работали самоотверженно, уже прошел панический страх. Все рвались к пожару, видимо, каждый хотел излить на огонь всю злость от пережитого в первые минуты. Время летело молниеносно. Появилась команда по громкоговорителю из БТР, что в зоне пожара большая радиация — более 200 рентген/час. «Всем покинуть место пожара!» Чуха- рев услышал вторую команду из БТР, приказ Максимчука покинуть зону пожара, вывести людей. Обследовав помещение № 402, в котором горели кабели в коробах, Максимчук и Гудков в целом поняли картину пожара. Кабели переходили из помещения в помещение, опускались вниз и подымались вверх, но ещё существовала реальная возможность перехватить пламя и не дать дойти огню по кабелям до агрегатов и ГСМ. Надо было быстрее налаживать бесперебойное тушение кабелей пеной, демонтаж коробов и, следуя за пламенем, остановить его, не дав ускользнуть в труднодоступные места.
По результатам разведки пожара Максимчук определил следующий план действий:
—уточнить наличие напряжения в кабелях, подлежащих тушению;
—развернуть дополнительно пожарную насосную станцию и организовать подачу воды к месту пожара (была проложена вторая рукавная длиною в 1,5 км и диаметром 89 мм);
—продолжать тушить пожар малыми, не более 5 человек группами. Во главе должен быть офицер;
—установить время работы каждой группы — не более 10 минут;
—перевозить личный состав от административного корпуса до места пожара на бронетранспортерах, т.к. возле 4-го блока была большая радиация, поэтому нельзя было сосредотачивать там личный состав;
—создать дополнительные расчеты из сводного отряда в Иванково и направить их на АЭС.
А в это время уже была сформирована первая пятёрка, и возглавить её Максимчук доверил Александру Гудкову. В 2 часа 45 минут приступили к тушению пожара. БТР нырнул в кромешную тьму транспортного коридора. После Чухарева это была первая дорога и уже было немного легче, потому что к пожару поднимались через транспортный коридор 4-го блока, там уже лежали магистральные и рабочие линии со стволами, надо было только не терять ни одной секунды, быстро подниматься на отметку 12, брать рабочие (под давлением) стволы и тушить пожар».
—Здесь ведь что особенно важно подчеркнуть, говоря об уникальной разведке-подвиге Максимчука, Гудкова, Чухарева, — взволнованно говорит Владимир Ясонович. — Если бы не их жертвенный подвиг огнеборцев-разведчиков, никто бы очаг пожара не нашёл, а если бы и нашёл, то, я считаю, было бы уже слишком поздно...
Вот о чём умалчивает официальный «Акт расследования загорания кабелей на IV энергоблоке ЧАЭС от 26 мая 1986 года». Составители этого документа испугались грамотно озаглавить его — должен ведь быть Акт о пожаре, а не о загорании кабелей... Впрочем, употреблять словосочетание «второй пожар на 4-м энергоблоке ЧАЭС», как после расскажет в своём выступлении на освящении Музея В. М. Максимчука руководитель Оперативной группы МВД СССР в зоне катастрофы Николай Иванович Демидов, в состоявшемся в его присутствии разговоре по «ВЧ» председателя Правительственной комиссии Л. А. Воронина с генсеком, последний категорически запретил где-либо говорить о «втором пожаре» на 4-м энергоблоке — мол, «что скажет Запад?!». Не исключено, что подобная страшная позиция будущего могильщика СССР каким-то образом стала известна и заместителю Министра энергетики и электрификации СССР Н. А. Лопатникову, возглавлявшему комиссию по расследованию обстоятельств пожаротушения 22–23 мая 1986 года, и, конечно, определяющим образом воздействовала на выводы. Впрочем, о многих умолчаниях и нестыковках этого Акта, который сам Максимчук, ознакомившись с ним в больничной палате, гневно швырнул в угол, мы ещё вернёмся позже.
Сейчас — о действиях пожарных из команды Владимира Михайловича Максимчука.
Дозиметры зашкаливали, ситуация — чрезвычайная. Коротко посовещавшись с товарищами, Максимчук приказывает всем пожарным немедленно покинуть территорию станции, так как они уже более 30 минут находились в зоне высокой радиации. Приказ о выводе пожарных был передан с БТР по громкоговорителю.
Обнаружив очаг пожара, правильно оценив обстановку, Максимчук принял единственно верное решение — тушить пожар звеньями по пять человек, сменяясь каждые 10–15 минут. В ходе разведки стало ясно, что водопровод разрушен, Владимир Михайлович дал команду: установить насосную станцию на реке Припять, проложить магистральную линию в 1,5 км, в транспортном коридоре установить пожарную автоцистерну, Это было одним из решающих условий обеспечения пожара водой, а затем — и пеной. Учитывая сложность планировки помещений, Максимчук определил порядок передвижения личного состава от БТР до пожара по рукавным линиям, чтобы в темноте не сбиться с маршрута и исключить несчастные случаи. Водяные стволы были надежно закреплены и заземлены на месте пожара, подача воды не прекращалась ни на секунду. Этим занимался В. Чухарев, он принимал меры, чтобы разбить металлические короба и ввести туда водяные стволы на тушение.
Чтобы справиться с пожаром, не хватало бойцов и офицеров, которые должны были возглавлять каждую боевую пятерку. Максимчук вызвал все резервы из Иванково и Киева, в ту ночь у него в подчинении было 318 человек и 60 единиц пожарной техники. Боевые расчеты доставлялись от административного корпуса станции, где радиация была намного ниже, и был сосредоточен весь личный состав, на бронетранспортере в транспортный коридор 4-го блока.
Позже Владимир Михайлович Максимчук напишет: «Принять такое решение мне было не просто, зная требования Боевого устава пожарной охраны. Но и сегодня, спустя почти пять лет, считаю это решение единственно правильным. Нам удалось не только ликвидировать пожар, но и спасти жизни десяткам пожарных».
Во время тушения пожара он трижды ходил на станцию. Для него было жизненно важно, чтобы огонь не перешёл в реакторное отделение 3-го энергоблока, что могло бы стать началом катастрофы.
Профессионально верные решения, принятые В. М. Мак- симчуком, помогли ликвидировать опасный пожар за 10 часов, Затем он рассчитал и провёл пенную атаку на все кабели, тоннели и помещения, чтобы возгорание не повторилось. Только когда эта тяжелейшая работа была закончена, он понял, что сил не осталось ни на что... Вспоминая об этом, он пишет: «Почувствовал боль в груди. Стало тошнить, такое состояние, будто кто-то насыпал горящих углей. Боль все усиливалась и продолжалась ещё долго, пока находился в госпиталях. Стало больно говорить, трудно передвигаться. В 14 час. 30 мин 23 мая, оставив группу пожарных на АЭС с Гудковым, дал отбой другим силам, уехал со станции, думал, немного отдохну и буду работать дальше. Но земля уходила из-под ног».
Один из главных недостатков всех предыдущих публикаций о подвиге В.М. Максимчука, считает Владимир Никитенко, — это то, что они рассматривали его действия во время пожара 22–23 мая 1986 года изолированно, в отрыве от действий ряда ведущих членов его команды. А ведь героизм Максимчука мог бы и не достигнуть своей главной цели, если бы при этом он не опирался на жертвенную помощь своих боевых соратников, прежде всего — капитанов В. В. Чухарева и А. С. Гудкова. А единства мнений о тактике действий по ликвидации опаснейшего пожара, как незадолго до кончины признался Максимчук в беседе с Никитенко, в тот момент не было, решение приходилось принимать лично ему.
Владимир Васильевич Чухарев — на момент 22–23 мая 1986 года он занимал должность начальника части по охране Ленинградской АЭС УПО–50 Первого Управления ГУПО МВД СССР — родился 25 января 1954 года в Могилевской области, в городе Славгород. Окончив в 1976 г. Ленинградское пожарно-техническое училище, был направлен для работы начальником пожарной части № 19, что находится в Сосновом бору Ленинградской области и охраняет Ленинградскую атомную станцию. Заочно в 1985 г. окончил ВИТПШ МВД СССР. Таким образом, с 1976 по 1986 год, десять лет он бессменно проработал на Ленинградской атомной станции, досконально изучил ее тактико-технические характеристики, знал наизусть (с закрытыми глазами) все помещения, входы и выходы, средства пожаротушения. Поэтому он был как никто другой нужен на Чернобыльской АЭС, которая была точной копией Ленинградской.
В Чернобыле, в распоряжении Чухарева, в сводном отряде находились 4 единицы основной пожарной техники, а также вспомогательная техника (мехлестница, БТР и др.). Кроме этого, в городе Иванкове находились 3 резервных сводных отряда из различных областей Украины. Здесь же, в Иванкове, находился и центр дезактивации. Весь сводный отряд составлял примерно 380 человек. И только 2 боевых расчета из Житомира и 2 из Киева, остальные, в основном — новобранцы, которых надо было ещё обучать элементарным приемам и способам тушения пожара, тактико-технической характеристике АЭС. Таким образом, перед Чухаревым была поставлена четкая задача: наладить службу, согласно Устава пожарной охраны, обеспечить немедленный выезд на все пожары, загорания и другие сообщения с АЭС, принимать незамедлительные и срочные меры по ликвидации любых возможных пожаров, немедленно обо всем информировать руководство. То есть, вся тяжесть и высочайшая ответственность за пожарную безопасность всей станции и развороченного 4-го блока легла на плечи этого молодого, но довольно опытного капитана, «трехжильного Чухарева», как его потом стали называть и в Чернобыле и в Ленинграде. Это для Владимира Васильевича было величайшим испытанием и себя, как специалиста по охране атомных станций, и умения руководить таким большим коллективом, и, самое главное, найти в себе такие колоссальные силы, смелость и выносливость, терпение и ответственность. Надо сказать прямо, если бы не Чухарев В.В., с его опытом, физической силой и моральным духом, можно было бы только гадать, какая новая трагедия могла разыграться в ночь с 22 на 23 мая 1986 года на Чернобыльской АЭС... Кроме этого, Чухареву была выделена одна автоцистерна с одним офицером и 20 человек гражданских добровольцев, для тушения пожаров в 30-километровой зоне.
Но сам Чухарев в 30-километровую зону не выезжал, его не пускали, он лично отвечал за АЭС.
Из представления В.В. Чухарева к ордену «За личное мужество», составленного В.Я. Никитенко после многократных встреч с участниками пожаротушения 22–23 мая 1986 года и тщательного изучения всех обстоятельств происшедшего:
«...В 2 часа 15 минут 23 мая 1986 года в пожарную часть из станции поступило страшное по своим возможным последствиям сообщение — на четвертом блоке АЭС пожар, сильное задымление. Максимчук В.М. с офицерами штаба на БТР мгновенно направились к станции, а Чухареву — отдал приказ: — с боевым расчётом пожарных автомобилей следовать к станции. По транспортному коридору четвертого энергоблока проводить разведку, обнаружить очаг пожара. Капитан Чухарев по рации отдал приказ — автонасос установить на реку Припять, проложить магистральную линию длиной в 1,5 километра в транспортный коридор четвертого блока, в туннеле коридора установить пожарную автоцистерну для перекачки и подачи воды к очагу горения. Чухарев знал, что реакторное отделение четвертого энергоблока заполнено тоннами масла после взрыва, а огромное покрытие четвёртого и третьего энергоблоков состоит из пенополистерола — опаснейшего горючего материала (пенополистерол ранее входил в состав ракетного топлива, а покрытия из пенополистерола на Копчегаевском фарфоровом заводе и заводе КамАЗ сгорели за считанные минуты). Капитан Чухарев В.В. знал, что последовательное соединение четвёртого и третьего энергоблоков электрическими кабелями создает возможность мгновенного распространения огня в третий блок, где находилось восемь атомных реакторов, заполненных ядерным топливом. У него не было сомнений, что делать и с чего начинать. С группой бойцов в 18 человек он ринулся по коридору четвёртого блока в разведку. Надо было немедленно обнаружить очаг пожара и приступить к его тушению. Рассчитывать приходилось на свои силы, так как помощи в ближайшие часы ожидать было неоткуда. Проводить разведку пожара пришлось в крайне трудных условиях. Везде были горы графита после первого взрыва, технологические и технические проёмы оказались открытыми, что представляло особую опасность. В процессе разведки один боец упал в проём и сломал ногу, Чухареву В. В. пришлось потратить драгоценные минуты, чтобы спасти бойца и отправить в санчасть. С каждой минутой обстановка на станции резко усугублялась, это было обусловлено в первую очередь наличием радиации в 500 рентген-час. От проникающей радиации вскоре остановились наручные механические часы, радиостанции перестали работать, электрические пожарные фонари погасли. Кроме этого — у пожарных не было сколь-нибудь надёжных средств индивидуальной защиты, за исключением респираторов типа «лепесток». А громкоговорители стали передавать тревожную информацию: на станции высокий уровень радиации, всем немедленно покинуть зону, дозиметрист кричал: — «Товарищ капитан, приборы зашкаливают!». Казалось — всё, дальнейшего выхода нет. Но высочайшее мужество Чухарева, его безукоризненный профессионализм спасли положение. Преодолевая нечеловеческие трудности, воодушевляя бойцов, капитан Чухарев метр за метром продвигался вперёд, прокладывая за собой от пожарной автоцистерны рабочую линию с тем, чтобы никто на обратном пути не заблудился в темноте. Он знал, что уже где-то рядом находится металлическая дверь и лестница, ведущая вверх четвёртого энергоблока. Ошибки не произошло, Чухарев обнаружил эту дверь. Теперь, ориентируясь по дыму, все бойцы разведки стали подниматься в помещение четвёртого энергоблока. На отметке плюс 12 в помещениях 402/403, как и предполагал капитан Чухарев В. В., горели электрические кабели. Таким образом, усилиями Чухарева и его бойцов очаг пожара был обнаружен. Пожар был очень коварный. Электрические кабели, которые проходили в железных коробах и разветвлялись по всем блокам станции, горели с такой силой, что металл коробов раскалился до красного свечения. Капитан Чухарев В. В. знал, что скорость распространения огня по оболочке изоляции электрокабелей очень высокая, и надо принимать решительные меры, чтобы не допустить огонь в третий энергоблок. Задача была не из простых. Ломами, пожарными топорами бойцы стали разбивать металлические короба, чтобы ввести туда водяные стволы на их тушение. Но прежде надо было стволы надежно заземлить, чтобы не допустить поражений личного состава электротоком. В условиях сильного задымления, высокой температуры, работа требовала нечеловеческих усилий и выдержки, львиную долю этой работы Чухарев брал на себя. Вскоре к месту пожара прибыл подполковник Максимчук В. М., проводивший разведку со стороны третьего энергоблока. Оценив обстановку, Максимчук и Чухарев приняли решение тушить пожар звеньями бойцов по пять человек во главе с офицером и работая в зоне радиации не более десяти минут. Это была новая тактика тушения, не предусмотренная Уставом. Но главная задача была: и пожар потушить, и не допустить гибели сотен пожарных. Пожарные стволы уже были введены в короба и работали во всю мощь, капитан Чухарев проводил разведку в соседних помещениях, несмотря на то, что ему уже поступила команда немедленно покинуть место пожара из-за высокой радиации. Но он продолжал работать, надо было сделать мощный задел, ведь никто другой в те минуты эту работу выполнить не мог. И только после приказа Максимчука по громкоговорителю, капитан Чухарев стал отводить бойцов с места пожара. Водяные стволы при этом не выключались, они были надежно закреплены и подавали воду до прихода очередной «пятёрки». Героическими усилиями капитана Чухарева и его бойцов было сделано почти невозможное, пожар обнаружен и началось его активное тушение. Каждую очередную «пятёрку» возглавлял офицер. Но людские ресурсы быстро таяли, а помощь еще не подошла. Многие резервисты теряли самообладание, их охватывал страх и повторно идти на тушение они не могли. Чуха- рев стал брать добровольцев, у которых ещё оставались силы, чтобы повторно идти к месту пожара. Сам капитан Чухарев В.В. еще пять раз лично возглавлял боевые звенья и продолжал тушить пожар, он практически постоянно находился в зоне высокой радиации 250–500 рентген-час с небольшими перерывами на отдых. Но к 9 часам утра 23 мая силы стали покидать этого мужественного офицера. Когда Максимчук отправил его на санобработку, он едва успел помыться. Врачи сделали ему укол, и, немного придя в себя, капитан Чухарев вышел на улицу, но тут же потерял сознание и упал».
Когда в начале 90-х годов прошлого века будет вышвырнута из власти лживая горбачевская партноменклатура, рухнут оковы сверхсекретности, наложенные на правду о подвиге пожарных под руководством Владимира Максимчука, участники пожаротушения 22–23 мая 1986 года кое-что расскажут о тех событиях. Событиях героических и трагических. Представляю фрагменты из их рассказов,— убеждён, что недалеко то время, когда эти разрозненные фрагменты объединит книга в серии «Жизнь замечательных людей» о Максимчуке и его боевых товарищах и друзьях. Вот эти фрагменты, бережно собранные и сохранённые Людмилой Викторовной Максимчук (книга «Наш генерал»):
Владимир Васильевич Чухарев вспоминает:
«Нам немного повезло. Накануне пожара, вечером 22 мая в Чернобыль приезжал из Киева начальник УПО Украины генерал-майор внутренней службы Десятников Ф.Н. Он привез для личного состава много всякой вкусной еды и две фляжки спирта. Вечером, после совещания и традиционной бани, перед сном, мы решили немного выпить, разлили спирт по рюмкам. Выпили, кто сколько смог — по 1–2 рюмки (кроме Максимчука). И тут, как снег на голову, — тревога, пожар на станции. И, как потом нам разъяснили врачи, употребление спирта пошло нам на пользу. Спирт защитил щитовидку от сильнейшего поражения радиацией, а так я бы, наверное, потерял голос, ведь все команды приходилось подавать криком, иначе бы в этом аду никто ничего бы не разобрал».
Говорит капитан Григорий Григорьевич Вересоцкий:
«Я и вправду в первые минуты растерялся. Я кадровик. То есть работал в отделе кадров и, конечно же, никогда не формировал ни отделений, ни частей, да ещё в таком авральном положении. Не забывайте, что делать нужно было всё быстро, потому что штаб АЭС требовал: давай, давай, давай!... Да ещё, имейте в виду, люди со всех концов приехали, они же друг друга не знают. И чего греха таить, Чернобыльская станция уже показала свой характер... А что она на этот раз преподнесёт?! Мы же люди. Не комбайны и не бронетранспортеры. А потом, когда эти молодые парни выстроились на площади, и я смотрел в их глаза... Знали ребята, куда ехали? Конечно. Были уже погибшие на АЭС, были те, кто умерли в больницах от лучевой болезни, были госпитализированные, а, тем не менее, они приехали сюда выполнять свой долг...»
Говорит Владимир Михайлович Максимчук:
«Главной задачей было, чтобы все пятёрки доходили до отметки 12,5. Там было страшнее всего. Во главе каждой пятёрки я ставил самых опытных офицеров. Но состояние моё с каждым часом, да что там часом, с каждой минутой ухудшалось: нога горела, как после сильного ожога, головокружение. И вдруг, как гром среди ясного неба, по громкоговорителю объявили «В зоне пожара 250 рентген». Состояние моё было жутким. Я думал, как это сообщение отразится на людях. Каково теперь их состояние... Но люди оставались на своих местах, никто не дрогнул. Я с восхищением наблюдал, как заботливо готовили очередные пятёрки, бойцы помогали друг другу хорошенько экипироваться. Видел, с какой заботой провожали тех, кто шел в ад, как-то нежно, по-матерински...
Работали все пятёрки без особых команд. Главное было вовремя сформировать очередную пятёрку, а для меня самое главное было, чтобы хватило людей. Я очень за это волновался. Вы только представьте мои мысли в те минуты. Посылать или не посылать по второму разу тех, кто уже был в зоне? Я понимал, что не имею права этого делать, потому что не мог распоряжаться жизнью людей. Но что делать, ведь, с другой стороны я не мог бросить почти потушенный пожар на произвол судьбы. Это же преступление со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но, слава богу, помощь из Киева пришла вовремя. Радости моей не было предела. Я сказал Скидану: «Дорогой Николай Иванович, тебя прислал, наверное, сам Господь Бог! Это была колоссальная, решающая помощь в деле полной ликвидации пожара».
Вновь включаю диктофон. Реконструкцию событий завершающего этапа ликвидации опаснейшего второго пожара на 4-м энергоблоке ЧАЭС 22–23 мая 1986 года проводит полковник Никитенко:
«К 9 часам утра силы многих покинули. Максимчук уже дал команду всем, кто отработал в зоне, проходить помывку, дезактивацию, менять одежду и направляться к врачам. В 9 часов упал и потерял сознание даже трёхжильный Чухарев Владимир Васильевич, который за время тушения находился в зоне с высоким излучением около 2 часов.
Проведя колоссальную работу в течение ночи и утра и дождавшись помощи из Киева, Максимчук дал команду готовиться к пенной атаке. Эта команда была выполнена свежими силами, прибывшими из Киева. И начался последний этап тушения. Все тоннели и помещения, где происходило горение, стали заполняться пожарной пеной. Таким образом, к половине одиннадцатого 23 мая после напряжённой и трудной борьбы с огнём, загорание кабелей на 3-м и 4-м энергоблоках Чернобыльской АЭС было ликвидировано.
Сразу после ликвидации пожара 42 работника пожарной охраны, в том числе и Максимчук, получившие высокую дозу облучения, были отправлены в различные лечебные учреждения.
Владимир Михайлович руководил до последней минуты, пока не свалился. Ему стало совсем плохо. Временами он терял сознание, тошнило — признак сильнейшего облучения. Его положили на носилки, чтобы отнести в санитарный автомобиль.
Его, совсем больного, отправляли в Киев, в госпиталь. Сознание в тот момент покинуло его».
Вспоминает капитан Осипов Владимир Александрович:
«Нам было легче — во всяком случае, в начале. Легче в том отношении, что путь к огню уже проложен. Пожарные рукава служили указателем, и потому мы, как только выскочили из БТР, не потеряв ни секунды, побежали на высоту 12,5. Мы знали, куда бежать, знали и то, что путь огню к машинному залу отрезан. А это было важно, потому что машинный зал был похож на банку с порохом: масло и водород, как известно, хорошо взрываются и горят, так ещё облицовку стен и потолки сделали из полистирола. А он горит, как спичка. Знали мы и то, что максимчуковцы образовали надёжный заслон в туннелях. Значит, возможность взрыва исключена. Главное теперь — локализовать пожар, а тогда — пенная атака. Но до этого ещё нужно было дойти. Если главный источник пожара в помещении 400, а в нём предшественники разрушили все коробы,— то оттуда огонь мог легко перекинуться в помещения 401 и 403. Они-то пока и остались непроверенными. Я попал в 401-е сразу же. Возле стены краснел короб. Значит, в нём огонь. Нашим ребятам удалось быстро с ним справиться. Больше в этом громадном зале не горело ничего».
Говорит Александр Сергеевич Гудков:
«Нам нужно было проложить рукавную линию от машины на отметку 12,5 метров. Источник огня в одном туннеле потушило отделение Чухарева. Рукав провели сверху и подключились к машине. Влезть на короб было нельзя, так как он раскалился докрасна. А Максимчук выделял по десять минут на каждую пятёрку, больше нельзя. Излучение очень большое, а что успеешь сделать за десять минут?... Струя воды ударила в раскалённый короб, помещение 401 очень быстро наполнилось паром...»
Вспоминает Владимир Васильевич Чухарев:
«Ещё до пожара 22 мая мы долго не могли понять, к кому ежедневно вечером в штаб приходит доктор и что он делает. Затем узнали, что доктор приходит к Максимчуку. Но зачем? И уже после того страшного пожара, когда мы приехали к Максимчуку в Киев в госпиталь (народу там было много, в его палату входили и выходили люди, обстановка была как после крупного боя), все целовались, обнимались, плакали, — ведь живы остались... пока. Максимчук, увидев меня и начальника штаба, заплакал, взял бутылку коньяка, налил по стаканчикам, поблагодарил нас за мужество, а затем говорит: «А у меня и нога повреждена ещё до пожара», — и показал, нам большую рану на левой ноге. Сам Владимир Михайлович не пил, но благодарил нас за дружбу, за помощь. Это были очень тяжелые минуты. Мы все плакали».
Когда наступило утро 23 мая, Максимчук дал команду — всех отработавших в зоне мыть, переодевать, тяжёлых отправлять в санчасти и госпиталя. В это время Владимир Чухарев почувствовал себя совсем плохо, но старался держаться уверенно. Он помылся, переоделся во всё чистое, его посмотрел доктор, но когда он от него вышел, почувствовал резкое головокружение и только успел прислониться к стене, потерял сознание и сполз по ней на землю. Как ему потом рассказывали, кто-то из службы безопасности снял с него номерной знак и личный дозиметр. Узнав о случившемся, Максимчук распорядился немедленно, в сопровождении сестры, на машине направить Чухарева в «Сказочный городок». Это в 40 километрах от станции, бывший пионерлагерь Чернобыльской АЭС, там размещалась санчасть. Во время следования Чухарев в сознание так и не приходил. А медсестра, сопровождавшая его, получила от контакта с ним такую дозу радиации, что тоже была госпитализирована в этой же санчасти. В «Сказочном» Чухарев пролежал неделю. Делали капельницы, проводили другие процедуры. Предлагали взять пункцию из спинного мозга, от которой Владимир Васильевич категорически отказался. Но никакой информации Чухареву о его болезни не сообщали.
Через неделю Чухарев немного пришёл в себя и отбыл в Ивангород. Там находился начальник штаба Ткаченко. Необходимо было оформить все документы по командировке. Прежде чем отправиться в Киев, в госпиталь к Максимчуку, был интересный случай. Ткаченко предложил Чухареву по дороге заехать к его родственникам в село, у которых было своё красное виноградное вино. И вот, чтобы уменьшить проникновение радиации и побыстрее вывести её из организма, они вдвоём, за три дня выпили почти 80 литров этого прекрасного, домашнего вина. Это так же, как и спирт, по мнению Владимира Васильевича, уменьшило тяжесть его заболевания. Однако состояние здоровья Чухарева было далеко от нормального. После посещения в Киеве Максимчука, тепло попрощавшись с ним, Чухарев прибыл домой в Ленинград. По приезду его сразу же пригласил начальник УПО–50 полковник Кудрявцев Павел Михайлович. Поблагодарив за службу, он предупредил Чухарева, чтобы тот не распространялся об этом пожаре, никому ничего не рассказывал.
Вспоминает Владимир Васильевич Чухарев:
«Когда я прибыл домой, пришёл немного в себя, сам себе задал вопрос: «Каким чудом остался жив?». Какая сила помогла мне так быстро обнаружить основной источник пожара, а главное — не растерять людей, вывести их всех... живыми. Теперь, почти каждую ночь снятся кошмарные сны, иногда просыпаюсь в холодном поту. Через некоторое время поступило распоряжение начальника 1 Управления ГУПО МВД СССР генерала Соколова Виктора Михайловича, в котором говорилось: «Чухарева Виктора Васильевича перевести в другое подразделение и два года не разрешать появляться на атомной станции».
Примерно через 3 месяца после возвращения из Чернобыля Чухарева пригласили в ГУВД Ленинграда, где ему был вручен орден «Красная звезда», удостоверение на орден было подписано Андреем Андреевичем Громыко. А затем, через много лет, ему было выдано удостоверение «Ликвидатора Чернобыльской аварии». Ну, вот на этом, пожалуй, и всё, а дальше у Владимира Васильевича пошла будничная служба со своими неизменными трудностями, которые надо было преодолевать. Самой первой неприятной вестью, после возвращения из Чернобыля, которая ранила душу Владимира Васильевича, было то, что случилось дома без него. Когда жена собиралась рожать вторую дочь, бывший начальник ОПО Кулешов не нашёл возможности выделить машину и доставить роженицу в роддом. Вера Сергеевна вынуждена была идти туда пешком... В 18.0022 мая родилась дочь Анна. А в это время отец — Владимир Васильевич Чухарев вместе с Владимиром Михайловичем Максимчуком спасал всю страну, весь мир!
А вот теперь самое время вернуться к единственному официальному документу о втором пожаре на 4-м энергоблоке ЧАЭС, утверждённом 26 мая 1986 года заместителем Министраэнергетики и электрификации СССР Н.А. Лопатниковым. Вот этот документ, на многие годы запрятанный в спецхране. Он впервые предан гласности в подготовленной Ассоциацией «МВД — Щит Чернобыля» и Академией МВД России монографии «Подвиг МВД в Чернобыле» в статье Николая Ивановича Демидова, возглавлявшего в зоне катастрофы в мае 1986 года группировку сотрудников и войск МВД СССР. Для публикации этого документа чернобыльцам МВД России пришлось преодолеть немалое сопротивление многих чиновников — историки крупнейшей мировой радиационной катастрофы искренне благодарят Ассоциацию «МВД — Щит Чернобыля» за их стремление во что бы то ни стало восстановить историческую правду о втором пожаре на 4-м энергоблоке ЧАЭС. Что же говорилось в Акте? Цитируем этот документ (большинство составителей которого, как и утверждавший его заместитель Министра, что совершенно очевидно, заинтересованные лица из Минэнерго СССР):
«В 2 часа 10 минут (до определения места загорания) на пункт связи ВПЧ г. Чернобыля поступило сообщение о пожаре. В 2 часа 30 минут на АЭС прибыла оперативная группа пожаротушения в количестве 6 человек. Всего для тушения загорания было привлечено 16 отделений ВПЧ, общей численностью 282 человека...
Мощность излучения в помещениях аппаратного отделения от 50 до 500 р/ч. В помещении 402/3 (месте загорания) мощность излучения от 50 до 200 и более р/ч...
После обнаружения очага загорания НС РЦ–2 Лебедев С. П. встретил пожарные расчёты в транспортном коридоре блока № 3, доложил командиру оперативной группы пожаротушения радиационную обстановку на месте загорания и на путях подхода, о наличии масла в маслованнах электродвигателей ГЦН, показал пути подхода к очагу загорания и очаг загорания. Оперативным персоналом РЦ–2 до прибытия пожарной охраны были развернуты первичные средства пожаротушения на отм. 10.0. Д. Э. Начальником смены эл. цеха Истоминым в 2 часа 40 минут сообщено т. Максимчуку (руководителю пожара) об отсутствии напряжения на кабелях, подлежащих тушению.
В 2 часа 55 минут персонал, работающий на 3, 4 блоках и на промплощадке, по команде дежурного штаба Гражданской обороны был удален на АБК–1 и на 1, 2 блоки.
Загорание тушили с двух направлений: со стороны транспортного коридора 3-го блока, где стояла пожарная машина, и со стороны корридора ДЭ на отм. 10.0. К месту загорания были поданы 2 ствола «Б» и 2 ГПС–600 по магистральной рукавной линии 150 от пожарной насосной станции. С учётом допущенных дозовых нагрузок организована соответствующая сменяемость состава боевых расчётов, доставка которых производилась на бронетранспортёрах.
Одновременно с тушением очага загорания персонал ЧАЭС и силы ВПЧ проложили пожарные рукава в электротехнические помещения с кабельными потоками до границы блоков 3 и 4 для перехвата огня на случай развития загорания... После ликвидации загорания персоналом станции и ВПЧ было организовано наблюдение за очагом загорания. Информация об окончании тушения загорания поступила в штаб ГО ЧАЭС в 6 часов 05 минут 23.05.86 г. от ВПЧ. Персонал ЧАЭС и пожарные отделений действовали правильно и слаженно.
Продолжительный период тушения пожара обусловлен наличием высокой радиации в месте загорания, сложностью планировки помещений, отсутствием освещения на путях подхода к ним...
На основании изучения записей в оперативных журналах, объяснительных записок, изучения состояния электрических схем, проектной и эксплуатационной документации, опроса персонала комиссия считает, что однозначно определить причину возникновения загорания не представляется возможным из-за высокого уровня радиации (более 200 р/ч в зоне загорания).
Наиболее вероятной причиной загорания кабелей в помехцении 402/3 является подача с 09.05.86 г. по 17.05.86 г. напряжения для производства работ по локализации аварии и обеспечения собственных нужд блока № 3 на часть токоприемника блока №4 в условиях многочисленных повреждений изоляции кабелей, которые возникли в результате воздействия на них поражающих факторов во время и после аварии на блоке.
Кроме того, комиссия не исключает возможности загорания кабелей и других сгораемых предметов в результате воздействия на нихядерного топлива...
Несчастных случаев с персоналом ЧАЭС нет. Пострадавшие из личного состава пожарной охраны учтены особо.
На момент возникновения загорания личный состав ВПЧ по охране ЧАЭС был выведен из строя и находится на излечении. Работниками временной пожарной части, созданной из сводных подразделений пожарной охраны республики, правильно выбрано решающее направление и организовано тушение загорания. В результате умелых действий загорание ликвидировано, и распространения не получило...».
За бесстрастными строками этого чиновничьего документа как бы растворился в Зазеркалье жертвенный героизм всей команды Максимчука. Не буду говорить о причинах этого, хотя определённые соображения имеются.
По моей просьбе, Акт комментирует Владимир Леонович Никитенко. Я прошу его также рассказать здесь о годах становления Героя славянской земли. Включаю диктофон. Говорит Владимир Никитенко:
«Хочу подчеркнуть, что в описании тех трагических событий и пожара, происшедшего в ночь с 22 на 23 мая 1986 года, до сих пор очень много невыясненных обстоятельств и неточностей. Я изучал этот пожар, опираясь не только на скудные данные печатных статей и отдельные воспоминания, но и многократно беседуя с его основными участниками: В.М. Максимчуком, А. С. Гудковым, В. В. Чухаревым, В.М. Федуловым, В. Я. Романюком и другими.
Я побывал в Киеве, в музее Чернобыля, где подробно познакомился с событиями и оставшимися в живых участниками событий. Внимательно, «от корки до корки» перечитал книгу бывшего начальника ГУПО МВД СССР А. К. Микеева «Противопожарная служба МВД в Чернобыле» и другие его публикации, регулярно изучаю материалы, публикуемые в газете общественных организаций инвалидов и ликвидаторов последствий аварии на Чернобыльской АЭС «Чернобыль. Заслон», воспоминаний сотен участников-ликвидаторов Чернобыльской аварии.
Очень значимым, на мой взгляд, является фундаментальный труд, подготовленный Ассоциацией «МВД — Щит Чернобыля» и Академией МВД России (Москва, 1997) «МВД: подвиг в Чернобыле» (руководитель авторского коллектива Н.И. Демидов, ответственный секретарь В.Н. Прокопенко). Думаю, надо поблагодарить заместителя Министра МВД СССР генерал-лейтенанта внутренней службы Демидова Николая Ивановича, который впервые и, на мой взгляд, справедливо дает оценку всей противопожарной службе в Чернобыле и особенно ликвидации второго пожара 22–23 мая 1986 года. В книге впервые опубликован официальный документ — акт о пожаре. Однако, несмотря на авторитетность этого документа, в нем имеются, по моим личным исследованиям, многие неточности и явная предвзятость. Например, в акте говорится, что дежурный по АЭС Лебедеве.П. встречал пожарные подразделения. Все участники тушения данного пожара и особенно Гудков и Чухарев категорически отрицают этот факт. И, как уже было отмечено ранее, разведку пожарным пришлось проводить самостоятельно, никто их не направлял и не встречал.
Как я уже отмечал, на мой взгляд, акт составлен с явной предвзятостью, т.к. в комиссию для его подготовки и подписания входили 12 человек, в основном представители Министерства энергетики и электрификации СССР, во главе с заместителем МинистраН. А Лопатниковым и лишь 2 человека от ГУНО МВД СССР: Ю.Н. Трифонов и В. В. Мусийчук, которые прибыли в Чернобыль только 24 мая (когда пожар был уже потушен) и при всем их желании и старании обстановку и ситуацию не знали и знать не могли. Спрашивается, почему для составления акта не был привлечен Гудков, который непосредственно от начала до конца тушил пожар и который уехал из Чернобыля 25 мая, а акт о пожаре составили 26 мая, уже без него. Возникает вопрос: нельзя ли было составить акт 25 мая с участием Гудкова. Ведь тогда многих неточностей можно было избежать.
Не из-за этого ли мы не видим в акте героизма и самоотверженности пожарных, отваги людей, в буквальном смысле заслонивших собственными телами всё остальное человечество от катастрофы?! Вот почему Максимчук, получив копию этого акта, был крайне раздосадован и возмущён».
Заместитель Министра внутренних дел СССР генерал Демидов Николай Иванович, как бы извиняясь за неточности акта, составленного работниками Минэнерго, говорит в книге «Подвиг МВД в Чернобыле и Кыштыме»: «За сухими, бесстрастными строками этого впервые публикуемого документа стоят подлинный героизм и самоотверженность всех участников ликвидации опаснейшего загорания 23 мая 1986 года и руководителя пожаротушения Владимира Михайловича Максимчука. Он был одним из тех, кто получил тогда предельно высокие дозы облучения. По сути, за ликвидацию этого второго пожара на 4-м энергоблоке, грозившего в случае своего неконтролируемого развития неисчислимыми бедами многим народам и государствам, Владимир Михайлович заплатил самую дорогую цену».
Да, многие офицеры возглавляли противопожарную службу при ликвидации Чернобыльской аварии. Все они решали какие-то определенные вопросы и спокойно возвращались в Москву, но самая тяжелая миссия выпала на долю В.М. Максимчука. Я задаю себе вопрос — случайно ли это? И в моем сознании есть четкий ответ на этот вопрос. Не будь в ту ночь 23 мая в Чернобыле Максимчука, не была бы так быстро и ювелирно ликвидирована эта тяжёлая авария. Видимо, так было предначертано самой судьбой! Я глубоко уверен, что кто-то другой не смог бы так уникально справиться с пожаром и предотвратить катастрофу. Всё это надо ещё раз переосмыслить и понять.
Как будто бы Всевышний вселил в Максимчука смелость и решительность, трезвый и спокойный расчёт. И он не дрогнул, один на один со стихией, не сломался, а, как всегда, оказался смелым, профессиональным «дирижёром». Изучив эту сложную проблему, я уверен, что удалось затронуть только верхушку «айсберга» этого пожара, а сколько ещё осталось невыясненных, не разобранных вопросов... Понятно, что на пожаре никогда всё гладко не бывает. И поэтому этот пожар предстоит ещё глубоко и серьезно изучать, а результаты предать гласности. О действиях Максимчука на этом пожаре ещё далеко не всё известно. Он и сам мне не всё рассказывал,— сыграл свою отрицательную роль запрет на эту тему со стороны Политбюро ЦК КПСС. А Максимчук был педант, и не выполнить этот запрет было для него равносильно тому, если бы он вдруг изменил Родине... Поэтому многие факты и события он унёс с собой в могилу. И наш человеческий долг по возможности снять пелену этого подлого, трусливого запрета, донести этот ценнейший материал до людей.
Отдав свою жизнь, Максимчук спас миллионы! И за это ему низкий поклон и слава вечная!
Когда сегодня, спустя 26 лет после бессмертного подвига Владимира Михайловича в Чернобыле, задают вопрос: где этот человек из плоти и крови черпал силы, где истоки проявленного им беспримерного мужества, стойкости и самопожертвования? В поисках ответа вновь и вновь возвращаюсь к годам совместной службы в Московском гарнизоне (ещё до совместной работы в Центральном аппарате МВД СССР), когда не генерал, а лишь лейтенант Максимчук начинал свою службу в пожарной охране столицы.
Он быстро стал выделяться среди офицеров гарнизона своим трудолюбием и педантичностью к службе, порядочностью. Это отмечали все бойцы ВПЧ–2, где он начинал службу начальником караула. Его заметили, и он стал стремительно продвигаться по служебной лестнице. Через год он уже возглавляет 50-ю ВПЧ — это начало командирской самостоятельной работы, командирской ответственности, широкое поле деятельности для смелых устремлений молодого офицера. Тем не менее, руководство его не баловало, на очное отделение в Высшую Инженерную пожарно-техническую школу МВД СССР не отпустили. Тогда Владимир Михайлович поступил на заочное отделение. В 1974 году Максимчук успешно закончил ВИПТШ МВД СССР, и его назначают заместителем начальника 1 ОВПО по охране центра столицы. Как вспоминает его вдова Людмила Викторовна, — дома он стал появляться как гость, — «на минутку». Проживали они в те годы в коммунальной квартире на Большой Бронной. На пожары Владимир Михайлович выезжал и днём и ночью, но жену старался не волновать, ничего ей о службе не рассказывал, даже такой финт придумал — грязную, продымленную форму он сразу же сам стирал, гладил, но в дом не приносил, а обувь начищал, и было не заметно, бывает он на пожарах или только в кабинете сидит. Все трудные моменты он переживал внутри, позже, через силу расскажет что-то, но далеко не всё — эпизодично.
В 1975 году Владимир Михайлович был назначен на одну из тяжелейших и ответственейших должностей — начальником штаба в/ч 5103 (позже — в/ч 5104, Учебный отряд, а затем — полк) по подготовке сержантского состава, командиров отделений для всего гарнизона. Учебный полк стал особой вехой в биографии Максимчука. Начальником штаба он остался в памяти многих офицеров гарнизона. Это было «прямое попадание» — совпадение его планов и идей с идеями и задачами полка — обучать молодых солдат искусству тушения пожаров, «высшему пилотажу»: «и пожар потушить, и людей спасти, и добро уберечь, и самому в живых остаться», как он сам формулировал. Здесь он был нужен как никто другой, и место это подходило ему, как и он сам идеально подходил к этой работе. Итак, с 1975 по 1978 год Владимир Михайлович был бессменным начальником штаба — от учебного отряда до учебного полка. Это были самые трудные годы становления Московского гарнизона пожарной охраны как войсковой структуры. Зимой учебный полк базировался на Звездном бульваре (ныне в этом здании находится Главное управление Государственной противопожарной службы МЧС Российской Федерации), летом — в загородном лагере «Космос». Тысячи молодых солдат и сержантов прошли школу подготовки, школу опыта. И главным «дирижером», в этом сложном процессе был начальник штаба (НШ — так принято называть эту должность у военных), самое краткое название с самым большим объёмом работы. Феноменальная память Владимира Михайловича во многом помогала ему, он по именам помнил всех офицеров, даже по прошествии десятка и более лет. Один из них, кто совместно служил с Владимиром Михайловичем, Гудков Александр Сергеевич, вспоминает:
«Для Максимчука учебный полк всегда был родным, своего рода «землёй обетованной», стал определенной реализацией его сокровенных замыслов. Для него осталось самым весомым символом на знамени учебного полка столицы имя Героя Советского Союза полковника Постевого Сергея Игнатьевича — легендарного командира учебного полка. Сергей Игнатьевич был любимым человечным наставником для всех солдат и офицеров. В учебном полку у Постевого и Максимчука проходил срочную службу Аспадулаев Хизри Газиевич, впоследствии ставший скульптором. Тема пожарной охраны — его родная тема. Портрет Сергея Игнатьевича был сделан в первые годы работы, а бронзовый бюст генерала Максимчука (тоже его работа) установлен на Митинском кладбище в Москве в 1995 году. Бюст его же работы стоит ныне и в Музее В.М. Максимчука.
Время работы в учебном полку ещё более закалило характер Владимира Михайловича, научило быстро и безошибочно разбираться с людьми и техникой, дало богатый опыт общения в коллективе, и всё это очень помогло ему в дальнейшем, он корнями «прикипал» к службе, мысленно так и не отрывался от дел, до всего ему было дело, а дел было «по горло». Временами Владимир Михайлович бывал строг, но даже в таких ситуациях — справедлив. Но к себе был строг всегда. А в воинском звании Владимир Михайлович в то время был уже капитан. Тогда, в период становления, долго и рутинно решались вопросы приравнивания Московского пожарного гарнизона ко всем армейским уставам, законам и положениям. Очень долго звания были занижены, многие правовые вопросы решались годами, было нелегко, а ведь гарнизон трудился день и ночь: тушили пожары, создавали новые воинские части и городки, выезжали на стрельбы и учения, постигали труднейшую работу воспитателя молодых бойцов, борьбы с «дедовщиной» и другое. Но капитан Максимчук В. М. уверенно шёл своей дорогой, он уже был довольно известная личность в гарнизоне, с ним считались, а дружбой с ним гордились многие офицеры. Гордились сказать: «Я хорошо знаю Максимчука» или «Я этот вопрос с Максимчуком решил», здесь не у кого возражений не возникало. Упорнейший труд, высочайшее чувство ответственности за порученный участок работы нельзя было не заметить, имя Максимчука входило в «касту», составляло «костяк» лучших офицеров гарнизона. Моё сближение с Владимиром Михайловичем продолжалось успешно, мы мыслили с ним одними категориями, и служба для нас с ним была на первом месте. Параллельно укреплялись и дружеские офицерские чувства и понятия. Я прямо хочу сказать (не называя фамилий): сейчас очень многие примазываются к великому имени Максимчука, многие примазывались при его жизни и выдавали себя за друзей, но мне известно, что среди таких не было настоящих друзей. Бог им судья. Зато Максимчук никого при жизни никогда не забывал в трудную минуту, был с ними откровенен и справедлив.
И вот, этот молодой и талантливый начальник штаба учебного полка с августа 1978 года переводится на работу в аппарат Управления пожарной охраны города Москвы (ныне Пречистенка, 22), где возглавляет одно из ответственейших отделений — боевой подготовки. Влияние и требовательность начальника боевого отделения управления города мы ощущали на себе постоянно. Максимчук взялся за этот участок работы с присущей ему энергией и настойчивостью. Он разрабатывал грамотные учебные программы и планы боевой подготовки, под его неусыпным контролем находились учебные пункты подготовки молодых бойцов, их учеба, тренировки в теплодымокамерах, в аппаратах КИП–8. Он стал возглавлять комплексные проверки бригад, учил офицеров штабной культуре при работе с документами, проводил разборы учений и занятий — это была колоритная фигура, офицер, который аккумулировал в себе лучшие качества и передавал их другим, к нему тянулись и обращались за советом и помощью. И надо сказать, Максимчук никогда ничего не забывал, никогда не оставлял нерешенных вопросов, тщательно разбирался в просьбах и пожеланиях офицеров, его любили и уважали, офицеры тянулись к нему. Ну, а нерадивым тоже доставалось от Владимира Михайловича. В этом же году ему было присвоено звание «майор-инженер».
Можно сказать, что это назначение стало для Максимчука трамплином перед большим стартом. Это назначение было не просто удачей для него, а объективно заслуженным продвижением, но одновременно означало также больший «воз» и объём работы. Всё произошло закономерно — боевая подготовка, боевая готовность, боевые действия, — именно в этом «боевом» треугольнике заключена сущность характера Владимира Михайловича. Это было его место, он чужих мест никогда не занимал, на своем месте он разбирался во всем досконально. Три года Максимчук занимался новой, интересной работой, требующей и определенных навыков и ответственности, но, как все мы знаем, ответственности он никогда не боялся. Не заметить в столичном гарнизоне такую яркую фигуру как Максимчук, тем более на боевой подготовке, не могли вышестоящие инстанции. И в первую очередь ГУПО МВД СССР. В январе 1981 года Владимир Михайлович был откомандирован в распоряжение Центрального аппарата, где его стезя прошла через те же «боевые» треугольники: зам. начальника, затем начальника оперативно-тактического отдела и, наконец — первого заместителя начальника Главка, курирующего всю службу и боевую подготовку пожарных страны».
Включаю диктофон. Говорит полковник Никитенко В. Я.:
«Говоря о службе Максимчука в Московском гарнизоне, я всё время возвращаюсь мысленно к 10 июня 1981 года, когда мне вместе с Владимиром Михайловичем довелось тушить пожар в метро на станции «Октябрьская». Именно тогда Владимир Михайлович впервые пожал мне руку — когда я вынес на своих плечах рядового бойца- пожарного, потерявшего сознание в туннеле метро возле горящего состава электропоезда. Он сердечно поблагодарил меня за спасение человека. Самого Владимира Михайловича наградили медалью «За отвагу на пожаре». А для меня... Это был первый пожар в моей жизни, когда пришлось столкнуться с такой тяжёлой ситуацией. Как говорил Владимир Михайлович, «нет ничего сложнее пожаров в метро», то есть под землей. Теперь считаю, что этот пожар в метро вскрыл многие проблемы, которых ранее не замечали. Поэтому я считаю, что этот пожар можно считать одной из первых «репетиций» перед предстоящими событиями — пожаром 22–23 мая 1986 года на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС. Но до Чернобыля у Максимчука ещё было пять лет напряженной работы...
В позапрошлом веке на страницах газеты «Московские ведомости» замечательный бытописатель столицы Владимир Гиляровский, сам человек неизбывной смелости и отваги, так писал о московских пожарных: (ведь это о каждом из пожарных строки, в каком бы веке огнеборец не жил — он всегда на войне, всегда на защите человеческой жизни):
Мчатся искры, вьется пламя,
Грозен огненный язык,
Высоко держу я знамя,
Я к опасности привык.
Нет неделями покоя,—
Стой на страже ночь и день.
С треском гнется подо мною
Зыбкой лестницы ступень.
В вихре искр, в порыве дыма,
Под карнизом, на весу,
День и ночь неутомимо
Службу трудную несу.
Ловкость, удаль и отвага
Нам заветом быть должны,
Мёрзнет мокрая сермяга,
Волоса опалены...
Правь струю рукой умелой,
Ломом крышу раскрывай
И рукав обледенелый
Через пламя подавай.
На высоких крышах башен
Я, как дома,— весь в огне,
Пыл пожара мне не страшен,
Целый век я на войне.
Восемь лет лучшие врачи России, Украины, Швеции, всей Европы боролись за его жизнь. Всё это время Максимчук продолжал оставаться в строю, руководил противопожарной службой Москвы, зная, что угасает, до последнего дыхания отдавал себя службе. «Смерть стала для него облегчением»,— напишет в книге «Не всё сгорает...» его вдова, Л. В. Максимчук. «Работа была для него самым главным детищем в жизни. Работа — как средство самореализации, а не цель самоутверждения. Работа — как высокое служение, а не изнурительная служба. Работа — как творческое искание, а не подневольное рабство...»
Убеждён, если бы все «власть имущие» так относились к своему долгу, стал бы немыслим и ужас Чернобыля. Мне довелось беседовать на эту тему с экс-премьером Советской России, в бытность Чернобыльской катастрофы Министром внутренних дел СССР и членом оперативного штаба Политбюро ЦК КПСС по Чернобылю генерал-полковником А. В. Власовым. Когда Александр Владимирович доложил горбачёвскому руководству о событиях 23 мая 1986 г. и внёс предложения о высоких наградах героям-ликвидаторам нового загорания на 4-м энергоблоке ЧАЭС, его грубо оборвали: «Мы ещё от первого пожара не оправились, а тут ещё один! Что Запад скажет?!» Впрочем, чему удивляться? Цинизм, тщеславие, ненависть к патриотам, постоянное раболепие перед Западом — всегда были родимым пятном Смердяковых, рядившихся в личины апологетов «нового мышления». Не удалось им вместе со ставропольским нарциссом под саваном секретности замолчать бессмертный подвиг Владимира Максимчука. Сегодня его имя — живой символ вечной дружбы, нерушимой исторической общности народов России, Украины, Белоруссии. Чернобыльцы МВД России учредили премии его имени за пропаганду духовно-нравственного подвига ликвидаторов катастрофы на ЧАЭС, с момента создания своей организации в 1996 году ликвидаторы МВД проводят чернобыльские Чтения Памяти В.М. Максимчука. По предложению чернобыльского братства МВД России он навечно занесён в Книгу Почёта Союза «Чернобыль». Пожарные столицы присвоили имя Владимира Максимчука лучшему противопожарному катеру. О нём написаны поэмы, повести, стихи. Украинские боевые товарищи в госпитале, куда он был доставлен, 8 июня 1986 г. вручили ему стихи, написанные, что называется, кровью сердца:
А мы, затеняя души наготу,
Хотим по-мужски Вас обнять и утешить,
И дать обещанье, что ту высоту,
Что Вы покорили, мы так же удержим.
Эти слова — клятва и завещание нам — современникам подвига чернобыльцев и будущим поколениям всемерно укреплять, беречь и защищать единство и дружбу русского, украинского, белорусского народов, за счастливое будущее которых отдал жизнь В.М. Максимчук. Его подвиг сверкать заставил заново бессмертные слова гоголевского Тараса Бульбы: «Нет уз святее товарищества!».
Несколько слов о последних годах и днях жизни великого огнеборца России.
В январе 1992 года Владимир Михайлович приехал выступить с лекцией в Межреспубликанский институт МВД в Домодедове, который возглавлял Н. И. Демидов (я был его заместителем). Обнявшись с В. М. Максимчуком, я не смог, видимо, сдержать сострадание, — так он изнурённо выглядел, на пергаментном жёлтом лице лихорадочно блестели глаза. «Ничего, тёзка, — ответил он на мой безмолвный вопрос о здоровье, — мы ещё повоюем!» Поднялись в кабинет Н. И. Демидова — Максимчук глубоко уважал и ценил этого руководителя, настоящего, боевого, а не «паркетного» генерала, как неоднократно отзывались о нём все, кто был с Демидовым в горячих точках. Во многом именно благодаря воле и настойчивости Н. И. Демидова, удалось сломить сопротивление ряда чинуш, тормозивших присвоение В.М. Максимчуку генеральского звания ради продвижения своих «протеже». Я был живым свидетелем того, сколь высокую, честную и благородную оценку давал Николай Иванович герою-огнеборцу министрам Власову, Бакатину, Пуго, Баранникову, Ерину, когда речь заходила о резерве на выдвижение.
Это была моя последняя встреча с В. М. Максимчуком. Запомнились его слова в кабинете Н. И. Демидова, что чернобыльский опыт (т.н. «вахтовый» метод использования личного состава при тушении пожаров на высокорисковых объектах) помог ему уверенно действовать в Яонаве. С глубокой болью говорил он об абсурдности разрыва с Украиной,— там, уже в другом, «независимом» государстве, народ которого он спас от смертельной беды, у него оставались мать и много-много близких и родных людей...
В начале 1994 года лучевая болезнь В.М. Максимчука достигла критической стадии. Он угасал мучительно, таял на глазах. Только Бог знает, чего стоили эти последние дни его самому любимому человеку... Говорит Людмила Максимчук:
«...В начале февраля стало совсем плохо. Пришёл с работы днём, оставил папку с документами (я их никому потом не отдала, так они дома и остались — последнее, с чем он работал...). Сказал, что срочно кладут в госпиталь, взял дипломат и уехал...
На этот раз не оперировали — оперировать было уже нечего. Продержали месяц. Сделали, наверное, всё, что могли. А что они могли? Вызвали меня и открытым текстом сказали, чтобы я уже ни на что не рассчитывала.
Как — вообще ни на что?
Да! Только на обезболивающие уколы дома.
И нет никаких шансов? И не может быть облегчения?
Шансов нет. Облегчения быть не может.
А что же ему...
А ничего. Главное, чтобы пациент ничего не знал!
...Чтобы ничего не знал. Даже и теперь...
Нет. Я попросила на руки выписку из истории болезни с заключительным диагнозом. Для чего, я ещё не знала, но решила куда-нибудь обращаться — а вдруг!
Нет. Мне сказали нет. Нельзя частным лицам выдавать на руки такие бумаги. Да и зачем? Всё бесполезно...
Двадцатого мая я приехала к вечеру, как он и просил. Что-то привезла, суетилась вокруг, хотела умыть. Володя очень тихо произнёс: «Ничего не надо. Просто посиди».
Я села на стул возле кровати.
«Нет. Сядь поближе».
Я села на кровать, обняла его колени. Боялась причинить ему боль.
Он улыбнулся: «Хорошо...» — взял мои руки. Поцеловал. Задержал в своих.
«Всё. Уходи».
Уйти сразу я не могла, принесла тазик, воду. Он качал головой — нет. Ну хотя бы... Нет — ничего. Смотрел на меня умоляюще: уходи скорее. Хотел запомнить меня вот так, красиво, что ли, не связывать со своими болезненными ощущениями. Хотел остаться и в моей памяти... красиво!
А завтра, двадцать второго мая, позвонили утром и сказали, что Володя умер. Всё. Ничего не нужно...»
Мистика! Он умер точно в восьмую годовщину своего подвига в Чернобыле. Проститься с ним на Митинское кладбище в Москве пришли тысячи людей... Таких, как Володя, Родина, народ не забывают. Пожилая украинка из г. Белая Церковь, рыдая, сказала: «Он для нас всех как святой!» Мгновение подумав, поправилась: «Почему «как»? Просто святой».
Хоронили Владимира Михайловича на Митинском кладбище рядом с мемориалом памяти жертв Чернобыля. Прибыли делегации из 15 стран мира, московский транспорт на минуту остановил движение. Прощальный круг сделал вертолет пожарной охраны. Шум его моторов перекрыли залпы орудий. «Огонь его любви к людям был сильнее пламени любого пожара»,— сказал, плача, один из ветеранов.
— Как-то я в порыве отчаяния крикнула Володе: «Неужели ты не мог послать в огонь кого-нибудь вместо себя? — признаётся сестра генерала Валентина. — И увидела такой красноречивый взгляд брата, что испугалась. «Мне было почти сорок, — жестко ответил он, — а молодые и зелёные ребята ещё и жизни-то не видели...».
В тот день журналист самой массовой японской газеты «Иомчури симбун» сказал: «Ни один японский пожарный не стал бы делать то, что совершил Максимчук. И это притом, что экипировка у них несравнимо лучше. Что вы за люди?» Отвечали словами Владимира Максимчука:
«Нельзя заставить человека идти в огонь, можно повести его за собой»...
Отпевали Владимира Михайловича в храме на Волоколамском шоссе. Представитель Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II передал вдове генерала слова сочувствия, поддержки и утешения Его Святейшества Предстоятеля Русской Православной Церкви Алексия II. Панихиду по усопшему великому огнеборцу Земли Русской отслужил отец Фёдор, который сопровождал гроб до самой могилы... Во время скорбного последнего пути Максимчука по спасённой им русской земле многие чернобыльцы вспоминали тему Апокалипсиса. Конечно, эта тема неоднократно возникала и при жизни легендарного генерала. Но теперь... Я лично был свидетелем того, какой всплеск активности вызвала эта тема, абсолютно запретная во времена богоборческой власти, — на первых Чтениях памяти генерала Максимчука В.М., организованных Ассоциацией «МВД — Щит Чернобыля» в Академии в МВД России. В некоторых своих книгах («Люди из легенды», «Ратник Отечества», «Огнеборец всея Руси», «Мы русские — с нами Бог!» и др.) я, так или иначе, касался этой темы. Не могу не затронуть её и здесь.
Дело в том, что с самого начала обнаружилась пунктирная линия Чернобыльской катастрофы, корреспондирующая величайшую трагедию человечества с предсказаниями Иоанна Богослова в до сих пор не расшифрованном Апокалипсисе. Его пророчество «И упала звезда Полынь» открытым текстом указывало на место Апокалипсиса: Чернобыль.
Именно жертвенный подвиг Владимира Максимчука в ходе всенародных усилий по ликвидации чернобыльского Апокалипсиса явился зримым воплощением возрождающейся после 70-летней Голгофы Духовности Русского народа, возвращения его к своим духовным истокам. И в этом контексте жертвенный подвиг Максимчука далеко выходит за рамки истории огнеборчества и поднимается до самых вершин духовного могущества Возрождающейся, набирающейся сил Великой России.
Практически сразу после мучительной кончины Владимира Михайловича пронзительные, идущие из глубины сердца строки, названные «Исповедь пожарного генерала» (на смерть Владимира Максимчука) написал московский огнеборец Олег Волков. В строках этой трагической, напоенной душевной болью и одновременно осознанной гордостью за величие духа генерала-огнеборца, поэмы были бесхитростно и предельно точно выражены мысли тысяч людей, шедших за гробом Максимчука.
Мне эту поэму незадолго до внезапной кончины принес Вячеслав Федорович Рубцов и убедительно просил — от имени всех чернобыльцев Московской области включить ее в одну из моих книг, где рассказывается о подвиге Максимчука В. М. Исполняю его волю. Вот это, ставшее уже частью исторической летописи жертвенных подвигов огнеборцев Святой Руси произведение.
Олег Волков
ИСПОВЕДЬ ПОЖАРНОГО ГЕНЕРАЛА
На смерть Владимира Максимчука
ПОЭМА
Пролог
Чудес на свете не бывает.
Всем было ясно наперед:
Наш друг пожарный умирает;
Он жив еще, но он умрёт.
Стал непривычно слаб и странен
Измученный болезнью взгляд.
Он был в бою смертельно ранен
Теперь уж много лет назад.
Он ранен не в боях Афгана.
Его невидимая рана
Могучим таинством сильна.
Чернобыль — вот его война.
Он не был первым в днях суровых,
Потрясших жителей Земли.
В могилы уж в гробах свинцовых
Герои первые легли.
От взрыва счёт шел по неделям.
Уж горя было через край.
Давно за солнечным апрелем
Вступил в права цветущий май.
В любимом им цветенье мая,
Приказ и долг свой выполняя,
Со сменою очередной
Он принял там свой главный бой.
Вслед за чернобыльским авралом
Трудился, не жалея сил.
По службе рос, стал генералом,
Пожары крупные тушил.
Но от зловещего наследства
Уйти ему не суждено.
Для исцеления все средства
Он исчерпал. Ждал чуда.
Но... Чудес на свете не бывает.
Теперь он знал, что умирает.
Мы тоже знали наперёд:
Он жив еще, но он умрёт.
Стихов моих сюжет печальный!
Я знал его. Я с ним служил.
Со мной в палате госпитальной
Он перед смертью говорил.
От боли корчась, через силу,
Разумно, в страсти, как умел,
Сказал он то, чего в могилу
С собою взять не захотел.
В нём жизнь теплилась еле-еле.
Он умер через две недели.
Пересказать, что слышал я,
Теперь обязанность моя.
* * *
Беды вселенские масштабы
Не сразу стали нам ясны.
Тревожно «если 6 да кабы»
Гадали все со стороны.
Но он-то с самого начала
Знал: взрыв, пожар — его страда.
Как ликвидатору настала
Пора ему лететь туда.
И, вместо экзотичной Кубы,
Гробницу — корпуса и трубы
Смерть излучающей АЭС
Увидел он из-под небес.
О днях тех люди знают мало.
Всё скрыто, как за пеленой.
В завале всем забот хватало.
Пожарным, как всегда, — с водой.
К воде привычные от роду,
Тому обученные впрок,
Они откачивали воду,
Залившую четвёртый блок.
Блок, вышедший из-под контроля,
Центр убивающего поля.
В его разрушенном мешке
Висело всё на волоске.
Задача — не ахти какая.
В другом бы разе без проблем.
Но то была вода другая –
Вода реакторных систем.
От той воды, скрывать не стану,
Не на пожаре, не в огне,
Пусть и не смерть, пусть только рану
Мог каждый получить вполне.
Ту воду день и ночь качали.
То, что незримо излучали
Родные наши рукава,
Там знали все, как дважды два.
Активность той воды лишь к слову.
Над ней реакторный накал
Свою бетонную основу
Неумолимо расплавлял.
И мысль одна на всех давила,
Что снова грянет взрыв, когда
До раскалённого горнила
Достанет донная вода.
А дальше... Им на то воочью
Ни белым днем, ни темной ночью
Глядеть — и то невмоготу.
Они качали воду ту.
Работа их была не яркой.
Простые ратные труды.
Заправить дизели соляркой,
Проверить уровень воды.
Не постесняюсь говорить я
высокопарно: как в бою,
Они вставали из укрытья
Задачу выполнить свою.
К автоцистернам, к водобаку,
Всё на пределе, как в атаку
Под перекрестным артогнем.
Туда, оттуда — все бегом.
Они не думали о дали,
Но как-то уж само собой
Все, не сговариваясь, ждали,
Что будет новый крупный бой.
Боец, в авариях бывалый,
Знал, что опасен сам аврал.
За всех не поручусь, пожалуй,
Но Максимчук-то, точно, знал
И ждал с тревогой, — что ж стыдиться?
Что, если здесь пожар случится,
Придется им его тушить.
Иначе здесь зачем им быть?
Пожар тот грезился как плаха,
Как накукованный им срок.
Он записал в дневник: от страха
Никак оправиться не мог.
Он точно знал, что служба наша
Бескомпромиссна, как война;
Он точно знал, что эта чаша
Им будет выпита до дна,
Как много раз уже случалось.
Не знал он, кажется лишь малость,
Неведомую никому:
Что, где, когда и почему.
И вот средь тихой майской ночи,
Раздался надрывной звонок.
Дежурный крикнул что есть мочи:
«Горит соседний третий блок!»
Горели кабели в туннеле.
Тушили их с большим трудом.
На первый взгляд в обычном деле,
Была вся необычность в том,
Что люди снова шли в заразу,
Которая, хотя не сразу,
Но, дав годок-другой пожить,
Должна, в конце концов, убить.
Бойцы, сержанты, офицеры,
И молодежь, и старички,
Все набирали дозы-бэры,
Как в состязаниях очки.
Очки особые, штрафные:
Набрал — и с поля уходи.
За выбывшими шли другие,
Очки, которых впереди.
Быть в штрафниках кому охота!
Но такова была работа.
Никто не мог им предсказать,
Кто будет жить, кто умирать.
Пока здоровы мы да живы,
Нам вроде бы не по нутру
Перебирать альтернативы
В поляризованном миру.
В самобичующем экстазе
Ищу не слишком часто я
Диалектические связи
Сознания и бытия.
Альтернативы в связках ходят,
Они в друг друга переходят,
И их связующую нить
Не так-то просто разрубить.
А мы? Мы мечемся меж ними.
Недаром люди говорят:
Намерениями благими
Дорога вымощена в ад.
Как часто, думая о Боге,
В соблазны верят Сатаны;
Идут по праведной дороге,
Но всё ж в конце пути грешны.
Альтернативны все примеры
Учений и догматов веры.
Вот я на двух ногах стою:
Одной — в аду, другой — в раю.
Мой выбор ясен, но подспудно
Я чувствовал почти всегда:
Хорошее дается трудно,
Плохое липнет без труда.
Из-за блефующего крика
Суть тихой правды не слышна.
Ложь вездесуща, многолика,
А истина всегда одна.
Философ уж какой ни есть я!
Хотя я избегал бесчестья,
Мне тоже не всегда везло,
Чтоб различать добро и зло.
Нет, не в контрасте черно-белом
Наш мир. Он вовсе не таков.
За каждым помыслом и делом
Весь спектр оттенков и тонов.
Мой собеседник мне, поэту,
Про это говорил к тому,
Чтоб предпочтительности цвету
Не отдавать ни одному.
Мы — мир спасающая каста!
Но мы, быть может, слишком часто
Давали волю похвалам
Там, где стыдиться должно нам.
Жить, мыслить, чувствовать...
В рассвете
Ему бы быть! Но к сорока
Уж не жилец на этом свете.
Смерть беспощадна и близка.
Теперь ничто ей не помеха.
Зло довершается само.
Чернобыль — крест наш, злая веха,
Вернее чёрное клеймо.
Клеймо великого позора.
Всем нам клеймо. Его не скоро
Сотрут бегущие года.
Сильней позора лишь беда.
Событий грозных образ строя,
Хотел бы я поставить в ряд
Не только Жертву и Героя,
Но и того, кто виноват.
Признаюсь, от одной лишь мысли
Меня охватывает жуть:
Там стержни, видишь ли, зависли,
Так он решил их тряхануть!
Он виноват. Не возражаю.
Но тот, кто оказался с краю,
Как в западне, со всех сторон
Виной других был окружён.
Отыскивая виноватых,
Забыв боль личную свою,
Герой мой вспомнил о ребятах,
Сложивших головы в бою.
Опасность наших дел — не тайна.
Но, сколь она ни велика,
Пожарных смерть всегда случайна.
Здесь смерть была наверняка.
Пред ними голову склоняю.
Путь был один. Не возражаю.
Не нам, не бывшим там, судить.
Но я могу и возразить.
Что значат опыт и сноровка,
Надёжное плечо друзей,
Когда костюм, экипировка
Не защищают от лучей?
Как можно что-то знать о дозе
(А в ней заключена вся соль),
Когда лишь сзади, как в обозе,
Дозиметрический контроль?
Как можно пересилить беды,
Как можно ожидать победы
В борьбе с неведомым врагом,
Не зная ничего о нём?
Лишь в долг и дух свой свято веря,
Отряд людей атаковал
Смерть излучающего зверя
И без кольчуг, и без забрал,
Собрав в тугой кулак натуру,
Как камикадзе, как «ва-банк»,
Как без гранат на амбразуру
И как с гранатами под танк.
Отдав всю жизненную силу,
Ушли беспомощно в могилу.
Их смерть была предрешена.
В том наша общая вина!
Скромны бойцы в шеренге строя.
В связи с великою бедой
Среди пожарных — три Героя:
Два мёртвых и один живой.
Пожарных труд всегда опасен,
Как и в Чернобыльские дни.
Я горд за них, но не согласен,
Что были первыми они.
Я их не умаляю славу.
Но в чем их подвиг? По уставу
Они пошли в огонь — туда,
Куда должны идти всегда.
Возьмём один пример — Граздана.
Склоняем головы пред ним.
От грозной музыки фонтана
Он, как Бетховен, стал глухим.
Пожарный инженер и воин,
За мужество и за труды
Уж он-то, точно, был достоин
Геройской Золотой Звезды.
Бойцы чернобыльского боя
Достойны звания Героя.
Да, это так. Но, кроме них,
У нас есть тысячи других.
Болезнь себя не проявляла.
Он был по должности готов
К тому, что это лишь начало
Калейдоскопа катастроф.
Как месть поруганной природы
За несуразность наших дел,
Обрушился на мир в те годы
ЧП глобальных беспредел.
Катил по континентам споро
Вал страшных катастроф: Фликсборо,
Севезо, Мехико, Бхопал.
Воистину девятый вал!
Людьми набитые, горели
С крутым сюжетом, как в кино,
Красавцы — офисы, отели,
Ночные клубы, казино.
Давина смерти и увечья
В азарте, в праздности, в бреду
Сама натура человечья
Людей толкала на беду.
Трагедий мрачные примеры
От катаклизмов техносферы
Выстраивались в грозный ряд,
Жизнь превращая в сущий ад.
А мы? Мы жили без печали.
Все беды — в тайную суму.
Что знали, и про то молчали.
Мол, знать всем это ни к чему.
У них успех, у них победа –
Нам нет ни пользы, ни вреда.
Беда случилась у соседа —
Так то соседская беда.
Нам ничего с того не станет.
Пока Илья-Пророк не грянет,
Не перекрестится мужик.
Наш брат к другому не привык.
Но вот прорвавшимся нарывом
Лавина хлынула на нас.
Потрясены могучим взрывом
Свердловск, Лебяжье, Арзамас,
Газли, Спитак, КАМАЗ, Йонава —
Какая схожая судьба
У всех! Великая держава
Рвалась, как ржавая труба.
Вслед за Чернобылем немало
Его по бедам тем мотало...
Случилась именно тогда
На всю страну одна беда.
Жизнь стала тяжела и странна.
Ни дня, ни часа без того,
Когда б чернобыльская рана
Не потревожила его.
Но он и от другого груза
Был как под гнетом, как в бреду.
Развал Советского Союза
Он принял как свою беду.
Огнём горящую державу,
Её и слабости, и славу
Он честно, искренне любил
И беззаветно ей служил.
Страдания у многих остры.
Ему же всё больней вдвойне.
Его родители и сестры
Теперь живут в другой стране.
Ведь он — украинского рода.
Не забывал он никогда
Село с названьем «Добры вода» —
По-русски «Добрая вода».
Была одна семья. А ныне
В России он как на чужбине.
К тому ж, во властный передел
Он оказался не удел.
Он знал, что жить осталось мало.
Здоровье телу не вернёшь.
Но все же дали генерала,
И не за здорово живёшь!
С претензией на роль мессии,
Мысль у него была одна:
Могу полезным быть России
В её лихие времена!
Другой пусть пишет мемуары.
Он рвался в бой, тушить пожары.
Хотел не числиться, а быть,
Хотел не доживать, а жить.
Собрав в кулак свои напасти,
Он, безработный генерал,
По коридорам новой власти
К себе внимания искал.
О той ходьбе по коридорам
Не сожалел он и теперь,
Хотя с обидой и позором
Не раз был выставлен за дверь.
Но он не скатывался к плачу.
Он верил, как всегда, в удачу,
И вера та была права:
Его судьбой была Москва!
** *
Когда-то юным лейтенантом,
Без дальних планов в голове,
Служакой, сухарем, педантом
Он начал именно в Москве.
Любил тушить пожары, службу,
Порядок, вплоть до мелочей,
Любил пожарных братство, дружбу,
Любил Москву и москвичей.
И вот нежданно, через годы,
На оживлённой магистрали
Вдруг разыгрался шторм огня.
В нем перекрёсток завертело.
Ещё никто нам не звонил,
Огонь уж сделал злое дело
Ещё на дюжину могил.
Непостижимый страшный ребус!
Обугленный скелет — троллейбус,
Набитый трупами битком...
Забудешь разве о таком?
Москва пожарных обгоняла,
Росла и вширь, и ввысь.
Опять Пожарным нужно, как бывало,
Великий город догонять.
Спасибо, городские власти
Услышали его набат.
Не шутка: город строит части,
Не пять, не десять — пятьдесят!
К гордыне славного наследства
Нужны технические средства.
Людей от гибели спасать —
Не кошку с дерева достать.
«Ад в поднебесье» — только проба
Продемонстрировать в кино
Пожар в коробке небоскрёба.
А их в Москве полным полно.
На крышах люди погибали.
Стал низок наших лестниц лес.
С земли обычно помощь ждали,
Теперь же могут ждать «с небес».
За все успехи и невзгоды
Великодушною судьбой
Он возвратился в город свой.
Москва... Она одна такая.
Он в должность новую вступал,
Всю меру чести сознавая,
Теперь за всё он отвечал.
Устав от катастроф — кошмаров,
Он, как и прежде, ими жил.
Из крупных городских пожаров
Ни одного не пропустил.
Всё повидал на них — страданий
И подвигов. Воспоминаний
Хватило б на солидный том.
Особо помнил об одном.
Всегда, везде, во всём — угроза.
В трагедий чёрной полосе
Та, что стряслась от бензовоза
В Москве, на Дмитровском шоссе.
От той трагедии в кошмаре
Немало месяцев он жил.
Да я и сам на том пожаре
Каким-то чудом тоже был.
Я видел конченое дело.
Там до пожарных всё сгорело.
Они тушили, что смогли,
Но никому не помогли.
В Москве такого не видали.
Обед, час пик, средь бела дня,
Вслед за растущею Москвою
Мы овладели высотою:
В московский боевой расчёт
Введён пожарный вертолёт.
Он жил и действовал. Участьем
Людей он не был одинок.
Но наслаждаться этим счастьем
Ему был дан короткий срок.
Болезнь его совсем скрутила.
Его последние слова
О том, что щедро наградила
И силы жить дала Москва.
Она в судьбе его не длинной
Осталась песней лебединой,
Лихой бедой начала дел.
Он эту песню не допел.
Эпилог
Исполнил я свой долг печальный,
Пересказав в стихах, как смог,
Его возвышенный прощальный
Исповедальный монолог.
В его основе мысль простая,
Известная во все века:
Жизнь человечества — без края;
Жизнь человека — коротка.
Мы времена не выбираем.
Мы в них живём и умираем...
Он умер. Он ушел во тьму.
Мир вечный праху твоему!
Его по бедам тем мотало...
Случилась именно тогда
На всю страну одна беда.
Жизнь стала тяжела и странна.
Ни дня, ни часа без того,
Когда б чернобыльская рана
Не потревожила его.
Но он и от другого груза
Был как под гнетом, как в бреду.
Развал Советского Союза
Он принял как свою беду.
Огнём горящую державу,
Её и слабости, и славу
Он честно, искренне любил
И беззаветно ей служил.
Страдания у многих остры.
Ему же всё больней вдвойне.
Его родители и сестры
Теперь живут в другой стране.
Ведь он — украинского рода.
Не забывал он никогда
Село с названьем «Добры вода» —
По-русски «Добрая вода».
Была одна семья. А ныне
В России он как на чужбине.
К тому ж, во властный передел
Он оказался не удел.
Он знал, что жить осталось мало.
Здоровье телу не вернёшь.
Но все же дали генерала,
И не за здорово живёшь!
С претензией на роль мессии,
Мысль у него была одна:
Могу полезным быть России
В её лихие времена!
Другой пусть пишет мемуары.
Он рвался в бой, тушить пожары.
Хотел не числиться, а быть,
Хотел не доживать, а жить.
Собрав в кулак свои напасти,
Он, безработный генерал,
По коридорам новой власти
К себе внимания искал.
О той ходьбе по коридорам
Не сожалел он и теперь,
Хотя с обидой и позором
Не раз был выставлен за дверь.
Но он не скатывался к плачу.
Он верил, как всегда, в удачу,
И вера та была права:
Его судьбой была Москва!
** *
Когда-то юным лейтенантом,
Без дальних планов в голове,
Служакой, сухарем, педантом
Он начал именно в Москве.
Любил тушить пожары, службу,
Порядок, вплоть до мелочей,
Любил пожарных братство, дружбу,
Любил Москву и москвичей.
И вот нежданно, через годы,
На оживлённой магистрали
Вдруг разыгрался шторм огня.
В нем перекрёсток завертело.
Ещё никто нам не звонил,
Огонь уж сделал злое дело
Ещё на дюжину могил.
Непостижимый страшный ребус!
Обугленный скелет — троллейбус,
Набитый трупами битком...
Забудешь разве о таком?
Москва пожарных обгоняла,
Росла и вширь, и ввысь.
Опять Пожарным нужно, как бывало,
Великий город догонять.
Спасибо, городские власти
Услышали его набат.
Не шутка: город строит части,
Не пять, не десять — пятьдесят!
К гордыне славного наследства
Нужны технические средства.
Людей от гибели спасать —
Не кошку с дерева достать.
«Ад в поднебесье» — только проба
Продемонстрировать в кино
Пожар в коробке небоскрёба.
А их в Москве полным полно.
На крышах люди погибали.
Стал низок наших лестниц лес.
С земли обычно помощь ждали,
Теперь же могут ждать «с небес».
За все успехи и невзгоды
Великодушною судьбой
Он возвратился в город свой.
Москва... Она одна такая.
Он в должность новую вступал,
Всю меру чести сознавая,
Теперь за всё он отвечал.
Устав от катастроф — кошмаров,
Он, как и прежде, ими жил.
Из крупных городских пожаров
Ни одного не пропустил.
Всё повидал на них — страданий
И подвигов. Воспоминаний
Хватило б на солидный том.
Особо помнил об одном.
Всегда, везде, во всём — угроза.
В трагедий чёрной полосе
Та, что стряслась от бензовоза
В Москве, на Дмитровском шоссе.
От той трагедии в кошмаре
Немало месяцев он жил.
Да я и сам на том пожаре
Каким-то чудом тоже был.
Я видел конченое дело.
Там до пожарных всё сгорело.
Они тушили, что смогли,
Но никому не помогли.
В Москве такого не видали.
Обед, час пик, средь бела дня,
Вслед за растущею Москвою
Мы овладели высотою:
В московский боевой расчёт
Введён пожарный вертолёт.
Он жил и действовал. Участьем
Людей он не был одинок.
Но наслаждаться этим счастьем
Ему был дан короткий срок.
Болезнь его совсем скрутила.
Его последние слова
О том, что щедро наградила
И силы жить дала Москва.
Она в судьбе его не длинной
Осталась песней лебединой,
Лихой бедой начала дел.
Он эту песню не допел.
Эпилог
Исполнил я свой долг печальный,
Пересказав в стихах, как смог,
Его возвышенный прощальный
Исповедальный монолог.
В его основе мысль простая,
Известная во все века:
Жизнь человечества — без края;
Жизнь человека — коротка.
Мы времена не выбираем.
Мы в них живём и умираем...
Он умер. Он ушел во тьму.
Мир вечный праху твоему!
В одном я не соглашусь с автором поэмы. Такие Герои во тьму не уходят. Они светят в веках, как мифологический Прометей или горьковский Данко. Они бессмертны, как великие русские святые...
Светлый образ Владимира Максимчука всегда будет озарять пронзительным неземным светом Царства Божьего тернистый путь всех будущих огнеборцев России. Отныне и навсегда — он их Ангел-хранитель.
А закончить эту главу хотелось бы вот чем. Несмотря на категорический запрет горбачевского руководства даже упоминать о втором пожаре на ЧАЭС 22–23 мая 1986 года, руководители ГУ ПО МВД СССР сделали все возможное в тех условиях, чтобы сохранить правду о действиях команды Максимчука В. М. по ликвидации этого опаснейшего пожара на четвертом энергоблоке. Сразу по возвращению капитана Гудкова А.С. в Москву с ним проводили тщательнейший, доскональный разбор происшедшего 22–23 мая, генералы Микеев А. К., Кимстач И. Ф., Рубцов В. Ф. Действия Максимчука В.М. по ликвидации пожара были признаны профессионально грамотными и, безусловно наилучшими из всех возможных в той ситуации. Мы публикуем здесь впервые документ, подписанный А. К. Микеевым, В. Ф. Рубцовым всего через неделю после второго пожара на четвертом энергоблоке. Долгие годы этот документ был недоступен исследователям. Из-за запрета Горбачева М.С. представлять кого-либо к госнаграде с упоминанием происшедшего на ЧАЭС 22–23 мая 1986 г, руководители ГУ ПО МВД СССР в секретном Представлении о присвоении подполковнику внутренней службы В. М. Максимчуку звания «полковник» досрочно изложили всю правду о его подвиге. Вот этот документ:
АТТЕСТАЦИЯ
Тов. Максимчук В. М. в органах внутренних дел служит с 1965 года. Характеризуется положительно. Имеет необходимую подготовку и большой опыт работы в аппаратах и подразделениях пожарной охраны. Обладает хорошими организаторскими способностями. Зарекомендовал себя волевым и требовательным руководителем. В 1980 г. назначен заместителем начальника оперативно-тактического отдела Главка, а в марте 1985 года начальников этого отдела. Неоднократно принимал активное участие ликвидации сложных и крупных пожаров. В 1981 году за смелость и отвагу, проявленные при тушении пожара награжден медалью «За отвагу на пожаре». Умело внедряет в практику работы пожарных подразделений передовые формы и методы, позволяющие качественно улучшить подготовку личного состава и организацию тушения пожаров.
Большое внимание уделяет вопросам повышения боеготовности пожарных частей по охране атомных электростанций. 23 мая с.г. при тушении пожара, возникшего в помещении главных циркуляционных насосов, в реакторном отсеке разрушенного блока № 4 Чернобыльской АЭС, т. Максимчук В.М. непосредственно на боевых участках обеспечивал руководство пожарными подразделениями. Тушение пожара производилось в условиях уровня проникающей радиации (200 рентген/час). Пожар был своевременно ликвидирован, что предотвратило развитие аварии.
За мужество и отвагу, проявленные при тушении пожара, тов. Максимчук В.М. достоин присвоения звания «полковник внутренней службы» досрочно, в порядке поощрения.
Зам. начальника ГУПО МВД СССР полковник внутренней службы В. Ф. Рубцов
Заключение старшего начальника:
Представить подполковника внутренней службы Максимчука Владимира Михайловича к присвоению очередного специального звания начальствующего состава органов внутренних дел «полковник внутренней службы» досрочно, в порядке поощрения.
Начальник ГУПО МВД СССР
генерал-майор внутренней службы
30 мая 1986 г. А. К. Микеев
В этот же день находившийся в госпитале на лечении от последствий радиационной травмы, полученной в Чернобыле заместитель Министра внутренних дел СССР Василий Иванович Другое позвонил А. В. Власову и поддержал представление руководителей ГУПО МВД СССР. Учитывая позицию М.С. Горбачева, руководители службы нашли способ обойти запрет Генсека на любое упоминание о втором пожаре на ЧАЭС. 18 июня 1986 года представление было утверждено Комиссией МВД СССР.
Но не могу не сказать здесь о другом. В.М. Максимчук, пусть и спустя годы, совершенно заслуженно, стал за руководство пожаротушением на 4-м энергоблоке ЧАЭС Героем Российской Федерации, В. В. Чухарев через три месяца после ликвидации пожара получил орден Красной Звезды. В. Я. Романюк и другие огнеборцы из команды Максимчука В.М. также отмечены государственными наградами. Единственным, кто до сих пор не отмечен государственным отличием за свой подвиг при ликвидации опаснейшего пожара оказался Александр Сергеевич Гудков — ныне полковник МЧС в отставке, уволившийся в запас Вооруженных Сил с должности начальника факультета руководящих кадров Академии Государственной противопожарной службы МЧС России. Человек предельно скромный, ответственный до мозга костей, Александр Сергеевич считал для себя неэтичным ставить вопрос о госнаграде за события 22–23 мая 1986 года, — ведь он остался живым и работоспособным. Какой ценой — об этом полковник МЧС умалчивает. Между тем, его личный вклад в ликвидацию опаснейшего пожара в сверхэкстремальных условиях по многим параметрам сопоставим с подвигом Максимчука В. М. Судите сами: именно капитан Гудков А. С. возглавил разведку по транспортному коридору реакторного отделения 3-го энергоблока. С противоположной стороны 3-го блока со стороны машинного зала и деаэраторной двинулось в разведку звено под руководством Максимчука. Замысел разведки, проводимой Максимчуком и Гудковым, был таков — обогнуть третий блок станции, выяснить есть ли там очаг пожара, выйти на стык 3-го и 4-го энергоблоков, а затем подниматься вверх и на каждой отметке отслеживать очаг горения. Это было смелое и дерзкое решение. Такой разведки пожара на атомных объектах не проводил ни один пожарный в мире. ГудковА. С. был на очень опасном участке разведки пожара. Отсутствие данных об обстановке на станции требовало от него очень быстрых действий. Гудков А. С. хорошо знал, что машинное отделение 4-го энергоблока заполнено сотнями тонн масла, а 8 турбогенераторов 3-го и 4-го энергоблоков находятся под водородом, замедление смерти подобно. Гудков А. С. со своим звеном двигался в условиях сильного задымления и отсутствия даже аварийного освещения в лестничных клетках и коридорах. Везде находился пластикат, продвигаться было скользко, многие технические проемы были открытыми, что представляло особую опасность. Радиация на станции была очень высокая, от 250 до 500 рентген в час, дозиметрист кричал: «товарищ капитан, приборы зашкаливают». Но Гудков, преодолевая нечеловеческие усилия, побеждая в себе страх, метр за метром продвигался вперед. Вскоре от приникающей радиации остановились электронные часы, перестали работать электрические пожарные фонари, радиостанции — полная неизвестность. Обстановка осложнялась и тем, что надежных индивидуальных средств защиты также не было, за исключением респираторов типа «лепесток», а радиация действовала все сильнее, едкий дым с запахом хлора спирал дыхание людей, угнетала неизвестность, но Гудков А. С. понимал, что назад пути нет, единственное спасение — это обнаружить очаг горения и приступить к его тушению, а не допустить взрыва реакторов 3-го энергоблока. Обогнув 3-й энергоблок, Гудков А. С. вышел на стык 3-го и 4-го энергоблоков, обнаружил развалины 4-го блока. На отметке плюс 12 Гудков А. С. в помещениях 402/403 обнаружил очаг пожара, это горели электрические кабели, которые проходили в железных коробах и разветвлялись по всем блокам станции. Горение было такой силы, что металл коробов раскалился до красного свечения, скорость распространения огня была высокой. Несмотря на то, что капитан Гудков А. С. уже находился в зоне высокой радиации около одного часа, он первый возглавил базовое звено по тушению пожара. Тушение пожара проходило в труднейших условия, людские резервы быстро таяли, наступил критический момент, когда формировать новые звенья нужно было из тех, кто свое уже отработал, свою дозу получил.
Когда утром 23 мая Максимчука на носилках увезли в Киевский госпиталь, за него остался капитан Гудков А.С. Он сделал все от него зависящее, чтобы не произошло нового возгорания и пожар не перешел в 3-й блок. Гудков А. С. как никто другой, показал свой профессионализм, продемонстрировал смелость, мужество и решительность. Но страшная радиация свалила и этого мужественного офицера, не знавшего до Чернобыля, что такое болезнь. Пожар был успешно ликвидирован, никто из бойцов и офицеров не погиб. Когда капитана Гудкова А. С. отправили в Москву, в радиологическом отделении Центрального Госпиталя МВД СССР, а затем в шестой радиологической больнице ему поставили диагноз — диффузорный зоб, увеличение, уплотнение, наличие крупных узлов в щитовидной железе. Обнаружилось интенсивное внутреннее кровотечение, изменился состав крови. Обнаружены следы сильного радиационного загрязнения ступней ног и участка кожи на бедре. Состояние стало крайне сложным, капитан Гудков А. С. не мог вставать с кровати, кружилась голова, тошнило, постоянно ставилась капельница с кровью и другими медицинскими препаратами. Состояние становилось полуобморочным, у кровати дежурили медсестры, врачи, жена. В этом положении капитан Гудков А. С. находился в госпитале около четырех месяцев. Однако после выписки из госпиталя, дома, на квартире, он упал и сломал позвоночник (компрессорный перелом) и снова госпиталь. Надо делать рентгеновские снимки, а радиологи категорически возражали, утверждая, что Гудков А. С. получил запредельную дозу облучения и дополнительные рентегоновские воздействия могут быть губительными. Лечение продолжалось еще два месяца.
Сегодня никто не может объяснить, в результате чьей халатности этот отважный офицер был обойден госнаградой. Из его безупречного личного дела видно, что с апреля 1994 года Гудков А. С. возглавлял ответственейшее управление по обеспечению пожарной безопасности высших органов государственной власти Российской Федерации и, видимо, в силу высокой порядочности и скромности пресекал все попытки отметить его вклад в ликвидацию второго (засекреченного) пожара на ЧАЭС. Думаю, что сегодня, когда сорван саван секретности с хроники второго пожаротушения на четвертом энергоблоке ЧАЭС, надо по справедливости вновь рассмотреть вопрос о представлении Гудкова Александра Сергеевича к государственной награде. Ведь имя Владимира Максимчука и его команды отныне и навеки в истории МВД России. Истории жертвенной и славной.
